Она нажала на педаль тормоза перед знаком «Стоп» и посмотрела на меня. На морщинистом лице читалась тревога, в глазах стояла печаль.
— Я прочитала о твоей утрате в тот день.
— Она не ушла от меня совсем, мэм. Только пока закончатся мои дела в этом мире. А потом я пойду туда, где она сейчас.
— Из уважения к твоей утрате я больше не буду приставать к тебе с вопросами, дитя. Мне, естественно, любопытно. А кому нет? Но я не имею права.
Я кивнул, не соглашаясь с ней, но из благодарности, и она проехала перекресток.
— Вот что я думаю, — продолжила она, замолчала, словно подыскивая правильные слова. — Иногда ты видишь что-то или кого-то, и ты знаешь, что сейчас случится и какое-то время будет происходить, минуты или часы, что-то необыкновенное, отличное от повседневной жизни. Ты знаешь, что эти минуты или часы — дар ясновидения, что истина мира откроется тебе, если ты не сочтешь за труд взглянуть. Все, что окружает нас изо дня в день, на самом деле всего лишь видимость, призрачная реальность, которую мы придумали, обманывая себя. Потом пелена спадает с глаз, и что нам надо делать, что мы должны делать, — так это не сомневаться в увиденном, не требовать новых откровений, спокойно смотреть на открывшееся нам и благодарить за дарованный шанс, за полученную возможность, пусть даже на короткое время, увидеть бесконечную глубину и красоту мира, к которым мы по большей части слепы.
Я указал направо, и миссис Фишер направила лимузин в нужном направлении.
И если у нее наступил момент просветления, то не было никакой нужды пускать ей пыль в глаза.
Поэтому я сказал только чистую правду:
— Я всего лишь талантливый повар блюд быстрого приготовления, мэм, но это достойная работа в мире, где слишком многое жарится так плохо.
Милей позже, на границе города, мы подъехали к участку земли, огороженному сетчатым забором, который разваливался долгие десятилетия, и до завершения процесса оставалось не так и много времени. Тут и там у сетки собирались перекати-поле, показывая излюбленные направления здешних ветров, хотя сейчас царил практически полный штиль.
Ворота стояли открытыми, и мы въехали в них.
Асфальт автомобильной стоянки потрескался, на нем появилось множество выбоин, многие трещины проросли сорняками. На усыпанном гравием складском дворе, примыкающем к зданию, кто-то сложил гору из пары сотен деревянных поддонов, которая уже наполовину обвалилась под воздействием гнили и термитов. Солнце Мохаве выбелило дерево до светло-серого цвета, так что поддоны напоминали пепел от костра, на котором сожгли злого великана при завершении языческого празднества. Меня бы не удивило, если бы под поддонами действительно обнаружились обгоревшие кости человеческого жертвоприношения.
Само здание размерами не уступало футбольному полю, со стенами из проржавевшего металла, возведенными на бетонном основании высотой в четыре фута. Трое больших ворот с направляющими и электромоторами давно украли, оставив заброшенную фабрику на милость природы. Над зияющими дырами от ворот и двух дверей для прохода персонала выцветшие буквы еще позволяли прочитать название предприятия: «МАНУФАКТУРА БЛЭКА И БАКЛА».
Миссис Фишер упомянула про ручной фонарик в бардачке, и я ее за это поблагодарил.
Мы вылезли из лимузина, и она сказала:
— На этот раз я не позволю тебе пойти одному. Но я боюсь того, что мы можем здесь найти.
— Я практически уверен, что детей здесь нет, мэм. Ни их, ни… их тел. Они все еще живы. Но я думаю, их держали здесь какое-то время. И он здесь побывал. Ковбой.
— Он побывал здесь, но не в их доме?
— По моим ощущениям, да. И я не знаю, что это значит.
Я не мог сказать, где и когда миссис Фишер раздобывала один из других пистолетов, ранее упомянутых ею, но теперь держала его в руке, чуть меньше размером, чем мой, но все равно смертоносный.
Хотя внешне она ничем не напоминала мою бабушку, Перл Шугарс, которая профессионально играла в покер, я подмечал какое-то внутреннее сходство миссис Эди Фишер и моей дорогой бабули. Перл Шугарс относилась к тем женщинам, которым в трудную минуту ты всегда доверишь прикрывать тебе спину. То же самое я чувствовал и в отношении миссис Фишер. Если эта восьмидесятишестилетняя дама с юных лет все ясно видела, для нее не составляло труда разглядеть ловушки и западни, услышать обман и унюхать предательство. И в таком возрасте к умной женщине без иллюзий храбрость приходит с большей готовностью, чем к молодой, еще не знающей, каков окружающий ее мир.
В похожее на пещеру здание свет проникал только через дыры на месте ворот и дверей и через ряд окон под самым потолком, в тридцати футах от пола. Хотя мы обогнали грозу, небо оставалось хмурым, и дневной свет не разгонял сумрака в помещении фабрики. Пахло внутри ржавчиной, недвижностью и темнотой.
Луч фонаря не доставал ни до одной из стен, но мы и так смогли определить, что ничего ценного из тех времен, когда фабрика работала, ныне не осталось. Не удалось нам и понять, что же производили на «Мануфактуре Блэка и Бакла». Бетонный пол покрывали толстый слой пыли, сухие листья, куски картона, смятые бумажки и прочий мусор, которые ветер занес в дыры на месте ворот.
Внезапно продолжительное шуршание предположило, что в глубоких тенях кто-то шел по трещащему под ногами мусору. Бетон и металл так отражали звуки, что возникало ощущение, будто шуршание доносится то слева, то справа, то сверху, то опять справа, то совсем близко, то далеко. Эта звуковая дезориентация запутывала ухо еще сильнее, чем зеркальный лабиринт в доме смеха на ярмарке.
Я направлял луч фонаря в разные стороны, но никак не мог определить источник звука. Может, где-то сквозняк шебуршал лежащим на полу мусором. Но снаружи воздух застыл, как бывает перед приближающейся грозой, а под железной крышей и подавно не чувствовалось ни дуновения ветерка.
Шуршание прекратилось, повисшая тишина вроде бы указывала на то, что кто-то изготовился к прыжку и ждет, а потому не прибавляла спокойствия.
— Ничего, — вырвалось у миссис Фишер, и теперь ее слово эхом отражалось и отражалось от стен и потолка, долетало к нам, произнесенное совсем другим голосом.
Луч фонаря высветил на полу следы от колес, оставшиеся на слое пыли, и сухие листья, раздавленные тяжестью автомобиля. Мы двинулись по следам в глубину здания.
Последние десять ярдов, по всей ширине здания, отвели под административную часть, и ее от производственных помещений отделяла стена с окнами и дверьми. Почти все стекла выбили, крашеные двери чем-то вымазали и поцарапали, многие древесно-волокнистые панели погнулись, некоторые вылезли из рам.
В юго-западном углу наше внимание привлекли два крепких металлических двери, потому что рядом с ними стояли два складных алюминиевых стула с зелеными виниловыми спинкой и сиденьем, а между ними — сумка-холодильник и полупустая бутылка «Джека Даниэлса». Вокруг стульев на полу валялись сигаретные окурки и девять смятых, чистых от пыли банок «Хайнекена».
