Слабый запах пива поднимался от еще не успевших испариться капель, остававшихся в банках.
— Должно быть, они держали детей за этими дверьми, — предположил я. — А здесь сидели парни, которые их охраняли.
Мой голос рикошетил по заброшенной фабрике: «…детей, детей, детей… дверями, дверями, дверями… их, их, их…»
За эхом вновь последовало шуршание, от которого мурашки бежали по коже, на этот раз более громкое. Я прорезал воздух лучом фонаря, словно сражаясь с невидимым врагом, но, как и прежде, никого не увидел.
После того как шуршание смолкло, я попытался открыть одну тяжелую металлическую дверь. Миссис Фишер прошептала так тихо, что ее голос не добрался до стен и не отразился эхом:
— Мы не можем спускаться вниз вдвоем, потому что нас могут там запереть.
— Я не могу оставить вас одну в темноте, — ответил я.
Она указала на три больших серых квадрата в дальней стене, на месте ворот. «Если кто-нибудь здесь есть, на их фоне появится его силуэт. Но скорее всего тут только мы».
— Мне нет нужды спускаться вниз, — указал я. — Детей увезли куда-то еще.
— Ты должен в этом убедиться. Ради них. Иди, и покончим с этим.
Она выглядела совершенно спокойной, и я понимал, что она права. Поэтому оставил ее в глубоком сумраке.
Мне не пришлось чем-то подпирать дверь. Петли так проржавели, что сама по себе она закрыться не могла.
Спускаясь по первому пролету, я уже точно знал, что детей держали здесь, потому что их лица, впервые появившиеся в видении на автомобильной стоянке супермаркета, возникли у меня в памяти, становясь более четкими с каждым шагом.
Спускаясь по второму пролету, направив луч фонаря на ступеньки и с пистолетом в руке, я заметил, что воздух прохладнее, чем в наземном помещении, и пахнет кровью.
Запах у крови, несущей жизнь по артериям, как ток разносится по проводам, слабый, но характерный, самодовольства и скромности, храбрости и трусости, щедрости и жадности, веры и сомнения, короче, запах того, кем мы могли быть и кто мы есть, чуть похожий на запах горячей меди. Поскольку запах действительно очень слабый, в помещении могло пахнуть кровью, если пролилось ее достаточно много.
Не без страха я продолжил спуск в подвал, который протянулся как минимум на четверть длины всего здания. Возможно, раньше здесь стояли бойлеры, охладители, прочие машины, но их давно демонтировали и продали. Теперь в подвале хранили трупы.
Глава 18
Мертвые глаза, казалось, повернулись ко мне в покрытых засохшей кровью глазницах, но, разумеется, лишь отражение луча фонаря двигалось по остекленевшим выпуклостям, которых уже никогда не омоют слезы.
Даже два плохих человека, которым такой страшный конец достался за содеянное ими, заслуживают сдержанности, когда о них пишет такой, как я, хотя бы из-за мучений, которые им пришлось вынести. А кроме того, начни я подробно перечислять их раны, у вас могло бы возникнуть сочувствие к ним, которого они не достойны. Ограничусь тем, что каждому смерть приносил выстрел в упор. Пуля входила в лоб чуть повыше переносицы. До того их жестоко пытали, резали на лоскуты бритвами и стилетами.
Обоих перед смертью раздели догола. Всю одежду увезли, а также часы и драгоценности, которые они могли носить, возможно, чтобы затруднить опознание, если бы их все-таки нашли.
Запястья сковали наручниками за спиной, на руках я обнаружил пропитанные кровью хлопчатобумажные перчатки. Последнее поставило меня в тупик, но потом я сообразил, что эти двое, скорее всего, сидели наверху на стульях, курили и пили, охраняя детей. И перчатки надели сами, чтобы не оставлять инкриминирующих отпечатков пальцев.
Если именно эта парочка похитила детей, тогда они участвовали в более широком заговоре. Согласно намеченному плану, похищенных детей какое-то время прятали на окраине города, до приезда других людей, включая маскарадного ковбоя, и уже им предстояло забрать детей и перевезти их куда-то еще.
Если этих двоих нашли заснувшими от выпитого на раскладных стульях или просто пьяными, другие заговорщики могли принять решение убить их, потому что они лишились доверия.
И хотя такая версия выглядела наиболее логичной, пытки вызывали вопросы, учитывая их продолжительность и жестокость. С учетом того, что требовалось вывезти троих похищенных детей с территории, где их уже вовсю искали как местные, так и, возможно, федеральные власти
[17]
, убийцам вроде бы следовало максимально быстро отделаться от той парочки. Они же выбрали другой способ, требующий немало времени: резали их, практически выпустив всю кровь, а уж потом пустили каждому по пуле в лоб. То есть повели себя опрометчиво, продемонстрировав при том крайнюю жестокость.
С их точки зрения, однако, пытка могла иметь глубокий смысл, если носила ритуальный характер, являлась частью церемонии, которую это сообщество чокнутых проводило обязательно, если они убивали кого-то из своих. Я не хотел верить, что это правда. Тогда выходило, что я никогда не сталкивался с более безумным, более злобным, более опасным противником, чем они. Быстрый осмотр тел предполагал, что раны на них одинаковые, но у меня не хватило духа на более тщательный их анализ.
Большую часть крови впитал бетонный пол, но в одном месте осталась лужица, на которой сформировалась тонкая пленка, предполагающая, что после убийства не прошло и двух часов. Я наклонился, чтобы прикоснуться к плечу ближайшего трупа, и хотя плоть на ощупь была холодной, какое-то тепло в нем еще сохранялось.
Два мертвеца… но ни одна душа не воззвала ко мне, требуя справедливости. Я уже и раньше замечал, что в этом мире задерживались души людей, которых отличала добропорядочная и достойная восхищения жизнь. Очень редко глубоко порочная душа не пересекает границу между мирами сразу после смерти. Я подозреваю, что для них сборщик долгов — у которого легендарное имя и который не терпит задержки платежей — настаивает на немедленной оплате, сразу после последнего удара сердца или, может, после последнего вдоха.
Я поднимался по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и, миновав половину второго пролета, крикнул:
— Это только я!
— Я и надеялась увидеть только тебя, дорогой! — откликнулась миссис Фишер.
Когда мы шли через заброшенную фабрику к дневному свету в пустых проемах ворот, я рассказал ей о своих находках, хотя и опустил некоторые, вызывающие особое беспокойство подробности.
Кем бы ни была миссис Фишер и какие секреты она ни хранила, по ее спокойной реакции я мог сказать, что она не ограничивала свою жизнь домом, кухней, семьей, церковью и игрой в бинго по субботним вечерам.
На полпути к воротам мы опять услышали знакомое шуршание, но на тот раз я нашел его причину практически сразу. Скрученные опавшие листья, панцири насекомых, кусочки фольги и целлофана, сверкавшие как искры в луче фонаря, мятые листочки бумаги, ржавые пробки от бутылок летели в разные стороны под многочисленными лапками и энергичными ударами хвостов крыс. Восьми, десяти, может, и двенадцати, длиной в фут, с жесткой шерстью, топорщащимися усиками, длинными светлыми когтями. Их черные глазки становились красными, если белый свет падал на них под определенным углом, и, хотя стая обегала нас стороной, я чувствовал, интересую их прежде всего я, и каждый крысиный взгляд встретился с моим, прежде чем они пробежали мимо к дальней стене здания, возможно привлеченные запахом крови: металлическая дверь оставалась открытой достаточно долго, чтобы он поднялся из подвала и расползся по всей заброшенной фабрике.
