«Да, — подумал я, — кто бы сомневался».
Но ответил:
— Я — Луций.
— Я думаю, ты сексапильный
[32]
… — Она медленно провела по моей левой щеке боковой поверхностью лезвия, словно брила.
Сталь холодила кожу.
Ее ядовито-желтые глаза цветом напоминали мочу очень больного человека.
— У тебя удивительные глаза, — отметил я.
— На самом деле они синие. Я ношу контактные линзы, чтобы сделать их такими. Глазами дикого зверя. Я надеюсь, маленький мальчик так испугается в ту самую секунду, когда увидит меня, что сразу надует в штаны.
— Я думаю, надует.
— Ты так думаешь?
— Я знаю, что надует.
— Я из Рено, — сменила тему Джинкс.
— Я из Аризоны.
— Откуда из Аризоны? — спросила она, раскрыла опасную бритву в левой руке и провела боковой стороной лезвия по моей правой щеке.
— Из маленького городка, о котором ты никогда не слышала.
— Может, и слышала.
— Одинокий Опоссум, Аризона.
— Похоже, такая глубинка, по сравнению с которой Флайшит — центр цивилизации.
— Зато можно дешево купить землю. Чтобы соседи жили от тебя подальше.
— И никто не услышал, что ты делаешь, так?
— В любом случае их это не касается.
Быстрыми движениями кистей она закрыла бритвы, и теперь они вновь свисали с ее запястий.
Но я не почувствовал себя в большей безопасности.
— Кого они дают тебе для шоу?
— Эту девочку. Ей, кажется, восемь.
— Кто твой покровитель?
— Зебулун.
Имя произвело на нее впечатление.
— Я хочу увидеть ее, эту девочку.
— Что, сейчас?
— Да. Разве ты не хочешь увидеть моего аппетитного маленького мальчика?
— Да. Конечно.
— Может, на шоу, когда я почти покончу с ним, ты подойдешь и поможешь добить его.
— А ты подойдешь и поможешь мне добить мою девочку.
Улыбаясь, она приложила палец к моему рту. Длинные ногти были накрашены черным. Медленно провела пальцем по моим губам.
Не знаю, чего ей больше хотелось, поцеловать их или отрезать.
— Позже, покончив с ними, может, мы найдем себе другое занятие.
Она не относилась к тем женщинам, кому я мог объяснить, что для меня существует только одна девушка, Сторми Ллевеллин, и я ей верен.
— Как я это себе представляю, — ответил я, — решение исключительно за тобой.
Мой ответ ей понравился, улыбка стала шире.
— Ты все понимаешь правильно, мальчик-красавчик.
Я уже понимал, что за этим последует, но она меня удивила, прижавшись ко мне и лизнув подбородок.
Хотя раньше никто, кроме собак, не лизал мне подбородок, я чувствовал, что за этим должен последовать поцелуй, или сразу, или после того, как она облизала бы другие части лица, которые нашла привлекательными. Я многое мог изобразить более чем убедительно, но знал, что с грубым и жадным поцелуем, которого она ждала, у меня ничего не получится, и в тот самый момент у нее зародились бы подозрения.
Выйдя из кабинета Роба Баркетта и увидев меня, Джинкс оставила дверь приоткрытой.
Я вскинул мокрый подбородок, повернул голову и позвал:
— Роб?
В недоумении она переспросила:
— Кто? Что?
— Ты не слышала?
— Слышала что?
— Голос Роба.
Я отстранился от нее. И хотя предпочел бы повернуться спиной к безумцу с бензопилой в руках, а не к Джинкс, все-таки повернулся. Подошел к двери кабинета, широко распахнул ее и включил свет.
— Роб?
— Я же сказала тебе, его там нет.
— Не знаю. Я что-то услышал.
Я вошел, подумав, что она последует за мной, хотя бы до порога. Изображая замешательство, оглядываясь из стороны в сторону, я пересек кабинет, обогнул стол, периферийным зрением отметил, что Джинкс все еще по другую сторону порога, посмотрел вниз, воскликнул:
— Роб, нет! Что за черт?
Произнося эти слова, упал на колени, наклонил голову и плечи, чтобы Джинкс меня не видела, достал один из «Глоков».
— Луций? — позвала она.
Я услышал ее шаги, и вот, обогнув стол, она уже держала обе бритвы в руках, метнулась ко мне, быстрая и злобная, с явным намерением познакомить мои щеки — и не только — уже с лезвиями. Она не знала, что труп Роба лежит под столом, но какие-то мои слова вызвали у нее подозрения. Первая пуля отбросила ее достаточно далеко, чтобы бритва просвистела в дюйме от моих глаз, с лезвием таким тонким, что при движении его самая острая часть становилась невидимой. Ближе она подобраться не смогла, потому что две следующие пули сбили ее с ног и уложили на пол.
Какие-то мгновения она лежала на спине, с руками по швам, опасные бритвы выскользнули из пальцев, но остались пристегнутыми к запястьям, лезвия постукивали по виниловым плиткам пола, пока она содрогалась, словно пыталась зацепиться за жизнь и отогнать смерть.
Потом воцарилась тишина.
Вдруг испугавшись, что Роб схватит меня, я отшатнулся от стола. Но он оставался мертвым.
Души Роба и Джинкс в кабинете даже не появились. Их забрали безотлагательно.
Я не хотел смотреть в лицо Джинкс. Однако когда тебе приходится убивать людей, ты должен потом посмотреть на них, на то, что ты сделал. Это признание, что ты у мертвых в долгу, независимо от того, что он или она сделала, признание, что в данном случае она потенциально была твоей сестрой, даже если пала ниже, чем ты, признание, что ты оборвал жизнь той, кто, хотя с крайне малой вероятностью, могла тем не менее раскаяться, если бы жила дальше. Ты должен смотреть на них ради собственного блага, чтобы убийство не стало для тебя легким делом, чтобы ты не начал видеть в своих противниках зверей, даже если они считали себя таковыми.
Я подполз к Джинкс и посмотрел на ее лицо. Одна контактная линза выскочила при падении. Ее левый глаз остался грязно-желтым, но правый превратился в василек, невинный, как и в то мгновение, когда она, только родившись, впервые открыла глаза. Она была чьей-то дочерью, и, возможно, родители обижали ее или относились к ней безразлично, но питали относительно ее какие-то надежды, любили хотя бы идею дочери, потому что не пошли на аборт. Каким бы коротким ни было это время, но ее любили… а потом кто-то превратил ее в сгусток ненависти.
