– А где же? – Борис обвел комнату взглядом в поисках
мольберта и прочих профессиональных атрибутов. – Ведь вы художник?
– Мастерская у меня с другой стороны, – ответил старик, – а
вообще я предпочитаю работать под открытым небом. Разумеется, когда позволяет
погода.
Алымов окончательно пришел в себя после того, как художник
напоил своих гостей горячим чаем, в который были добавлены душистые травы и
щедрая порция адского напитка из фляги. Борис тоже отогрелся и отдохнул. Одежда
просохла, чувствовал он себя комфортно, но где-то в глубине сердца застыла та
самая холодная мгла, что надвигалась на него со дна моря, когда они плыли с
Алымовым, связанные. Казалось, это черное облако сумело отобрать у него частицу
жизни навсегда. Но некогда было прислушиваться к себе, ведь они еще не спаслись
окончательно.
Неожиданно дверь хижины отворилась, и на пороге появилась
свежая, как заря, девушка в простом крестьянском платье. Увидев незнакомых
людей, она смутилась и отступила к дверям.
– Ой, Поля, ты не один… – Голос ее был чист, как горный
ручей.
– Ничего, Лизанька, – успокоил ее старик, – эти люди
отогреются и уйдут. Ты что-то хотела?
– Вот, Поленька, я ложку серебряную принесла, сделай мне
браслетку с тем синим камушком!
– Сделаю, родная. Обожди маленько.
– Я попозже зайду. – Она метнулась к двери, встретив жесткий
взгляд Бориса.
– Постой, постой, девочка! – резво поднялся Аристархов. – Не
бойся, посиди здесь.
– А камушки дашь посмотреть?
– Иди сюда. – Он усадил ее в уголок и высыпал из лукошка
блестящие разноцветные камушки.
Она по-детски захлопала в ладоши и засмеялась.
– Так и живете? – неприятно усмехнувшись, спросил Алымов. –
Там, в городе, настоящая бойня, кровь, смерть, а у вас здесь рай, искусство,
девушки красивые ходят…
– Оставьте девушку в покое! – резко проговорил старик и
добавил тише: – Вы что, не поняли, что она блаженная? Они с матерью живут тут
недалеко… после того как их выгнали из имения.
– Знакомое дело, – процедил Борис, – простите, мы не поняли.
Разучились, знаете ли, за последнее время в девушках разбираться.
Они помолчали.
– Однако, – начал Борис, – вы не боитесь отпускать ее одну?
Времена сейчас страшные…
– У кого поднимется рука обидеть блаженную? – высокопарно
начал Аристархов, но Борис перебил его, вскочив на ноги:
– Господин художник, очнитесь! Перестаньте витать в
эмпиреях! На дворе двадцатый год! Посадите ее под замок, хотя бы на то время,
пока шляются здесь всякие красно-зеленые. Она слишком красива…
– Я понял, – пробормотал Аристархов.
– Вряд ли, – пожал плечами Борис, – но я вам советую быть
более осторожным.
– Что вы собираетесь делать дальше? – спросил Аристархов.
– Спасаться, – вздохнул Борис, – нам нужна лодка.
– Вряд ли на лодке вы доберетесь до Керчи, – возразил старый
художник.
– Но пеший путь на Туапсе был отрезан красными еще рано
утром. – Борис вспомнил слова Саенко, чтобы они с Алымовым пробирались на
французский миноносец «Сюркуф», и повторил: – Нам очень нужна лодка.
– Когда стемнеет, я провожу вас на берег и укажу рыбачью лодку,
– пообещал Аристархов, – это все, что я могу для вас сделать.
– Вы уже и так много сделали – спасли нам жизнь, дали
отогреться…
Аристархов махнул рукой и отошел к Лизаньке.
Миноносец «Сюркуф» стоял на рейде в прямой видимости берега,
поэтому его командир капитан Жиро очень нервничал. Остальные корабли союзников
ушли в Крым, но таинственный пассажир «Сюркуфа» просил еще немного подождать.
Жиро не стал бы так рисковать, но этот русский полковник привез ему несколько
ящиков прекрасного массандровского вина, и француз, знаток и любитель хороших
вин, не устоял и обещал подождать еще немного.
Русский полковник стоял на мостике и осматривал в бинокль
береговую линию. К счастью, берег в этом месте был довольно пустынен, красных
не было, и Жиро решил дать этому ненормальному полковнику еще два-три часа.
Когда отведенное время было уже на исходе и капитан Жиро
собрался отдавать якоря и выйти в море, русский полковник, словно прочитав его
мысли, сказал:
– Господин капитан, вы получите ящик прекрасного крымского
шампанского, если подождете еще час!
Жиро заколебался. Еще один час в этих опасных водах… в конце
концов, он уже сделал для полковника все, что мог, – погрузил на борт сто
человек побежденной белой армии. В праведном негодовании у капитана из головы
совершенно вылетела такая интересная подробность, что за каждого из сотни
пассажиров полковник заплатил ему ящиком вина – не такого замечательного, как
то, массандровское, но все же отличного. Ящики были кое-как распиханы по всему
кораблю, капитан собирался везти их на родину, во Францию, и совершить там
совсем неплохую сделку.
Нет, капитан Жиро решил больше не ждать. Но с другой
стороны, шампанское…
Он махнул рукой.
– Это мой долг офицера и союзника. Но только один час.
– Благодарю вас, капитан. – Русский полковник поклонился и
снова поднес к глазам бинокль.
Но и этот час миновал, не принеся никаких новостей. Жиро
пожал плечами и отдал команду:
– С якоря сниматься!
И в этот момент русский полковник закричал:
– Шлюпка! Справа по борту шлюпка!
Жиро поморщился – опять начинается суматоха, ему очень не
хотелось принимать на борт еще нескольких человек – грязных, оборванных,
перепачканных кровью, дурно пахнущих мужчин… И так уже привели сверкающий
чистотой корабль в совершенно неприличный вид! Но союзнический долг… но
прекрасное крымское вино…
Капитан приказал спустить трап и принять на борт русских.
Два офицера с трудом вскарабкались по трапу. Матросы помогли
им подняться на борт. Худшие опасения капитана Жиро оправдались. Эти
подозрительные господа явно уже несколько месяцев не принимали ванны. Они были
небриты, грязны, когда-то аккуратные английские френчи изодраны в лохмотья и
покрыты пятнами засохшей крови. О том, что это офицеры, напоминали выцветшие погоны,
болтавшиеся на плечах.
– Борис Андреич, голубчик! – совершенно не по-военному
воскликнул Горецкий. ?? И вы, Алымов… – Голос его дрогнул.
Он сделал шаг к ним, собираясь раскрыть объятия, но Борис
перехватил презрительный взгляд капитана, относившийся, надо полагать, к их
внешнему виду, потом посмотрел на самого Горецкого – в аккуратно пригнанном
мундире, пахнущий хорошим одеколоном и табаком, полковник вызвал у него прилив
раздражения, почти злобы.
