Он видел и нездоровую бледность, и отечные мешки под
глазами, понимал, что Горецкий не только устал, но и болен, но частица черного
облака, сидевшая в сердце с того момента, когда он начал тонуть, заморозила в
нем все человеческие чувства: жалость, сострадание, радость от неожиданного спасения.
Где-то глубоко-глубоко осталась в сердце любовь к сестре Варе, но сестра была
так далеко…
– А с чего вы решили, что я праздную? – сделал вид, что
удивился, Аркадий Петрович. – Я дегустирую. Мы с капитаном Жиро, видите ли,
обменялись бутылками…
– Слышал уже, – невежливо вставил Борис.
– Вот это, – полковник указал на бутылку, – бургундское,
«Шамбертен». Про него Дюма, видите ли, писал, что д’Артаньян закусывал его
ветчиной. Ни черта Дюма в винах не разбирался! Специально для этого вина
создали пате де фуа-гра с трюфелями…
– И где же у вас этот паштет? – издевательски
спросил Борис.
Ему все надоело, хотелось поскорее убраться из этой душной
каюты и уйти спать, потому что тело болело после давешних мытарств. Он
отвернулся от укоризненного взгляда Саенко, принесшего чистые стаканы.
– Присоединяйтесь, Борис Андреевич, – радушно
пригласил Горецкий.
– Я не желаю с вами пить! – процедил Борис и
повернулся, намереваясь уйти, потом помедлил и присел в стороне от
стола. – Я, разумеется, благодарен вам за спасение, за то, что вы
уговорили капитана подождать несколько часов, но как быть с теми, кто остался
там?
– Им уже ничем не поможешь. – Полковник устало
откинулся на спинку стула.
– А раньше? – крикнул Борис так громко, что Саенко
заглянул в дверь каюты.
* * *
– Все погибло. – Горецкий опустил голову.
Борис совершенно автоматически отметил, что седины у него в
волосах ощутимо прибавилось.
– Произошла катастрофа всего белого движения, –
монотонно проговорил Горецкий. – Мы потеряли громадную, плодородную и
густонаселенную территорию, а также, вероятно, две трети нашей армии. В
Новороссийске погибли результаты двухгодичной славной борьбы.
– Я всегда знал, что вы обладаете выдающимися
аналитическими способностями, – ядовито проговорил Борис. – Готовите
докладную командующему?
Уж больно гладко выражаетесь!
Горецкий, не отвечая, налил в стаканы красного вина.
– Говорите, армия погибла? – раскаляясь, кричал
Борис. – А если конкретно посчитать, сколько офицеров, оставленных в лазаретах,
застрелилось? Сколько было расстреляно красными, а сколько – утоплено в бухте?
Никогда наша армия не переживала такой катастрофы в боях с красными, говорите?
Да ведь Новороссийск сдали без боя, и эту самую катастрофу устроили Белой армии
знаете кто? Такие, как вы!
– Что? – вскинулся было Горецкий, но тут же
бессильно опустил голову на грудь.
– Не делайте вид, что мертвецки пьяны, – угрюмо
пробормотал Борис, – я все равно не поверю.
– Катастрофу армии устроил ей свой же собственный
Генеральный штаб, – заговорил Горецкий хрипло.
– Вот именно, а вы – представитель этого самого штаба.
Все время, что я служил у вас, мы все куда-то ездили, что-то передавали, о
чем-то договаривались… И вот – результат! Вы – представитель военного
управления при Особом совещании. И что, черт побери, думал ваш шеф, генерал
Лукомский?
– Эти генералы, они думали только о своих
амбициях, – слабо защищался Горецкий.
– Все можно простить – нерешительность, плохой расчет.
Деникин, да и остальные не представляли себе, когда учились в академиях, что
будут когда-нибудь воевать против русских же. Но никогда, слышите – никогда
армия не простит генералам Новороссийска. Бросить лазареты с ранеными!
Допустить, что казаки оказались почти все в плену! Конечно, они сами метались,
митинговали, и вообще кубанские казаки ненадежны, но куда же ваше-то ведомство
смотрело! А где вы собираетесь брать лошадей для новых сражений, если они все
остались в Новороссийске? А орудия, пулеметы?
– Деникин недолго останется на посту
Главнокомандующего… – Однако теперь они, те, кто виноват в этом
преступлении, эвакуировались на союзнических кораблях, а простые офицеры лежат
на дне Новороссийской бухты.
– А как же вы спаслись? – неуверенно спросил
Горецкий и заглянул Борису в глаза.
Тот отвернулся, не ответив, но в глазах его Горецкий сумел
прочитать такое, что охота расспрашивать у него пропала.
– Ну, и что я теперь, по-вашему, должен делать? –
вздохнул Горецкий. – Застрелиться? Не могу, голубчик, – ответил он
сам себе совсем не по-военному, – бумаги важные со мной, должен доставить
по назначению… – Куда направляется «Сюркуф»? – отрывисто спросил
Борис.
– В Севастополь, но солдат высадим в Керчи.
– Нас с Алымовым тоже высадите в Керчи. Там мы найдем
своих, из дивизиона, часть пойдет на формирование, потом я буду воевать на
фронте до конца, потому что теперь не верю в победу Белой армии, с такими-то
командирами… За помин души… Борис залпом выпил вино и поставил стакан на
столик, потом встал и сказал уже у двери:
– Прощайте, полковник! Вряд ли мы увидимся скоро.
Он сделал шаг в коридор, но вернулся и закончил нелюбезно,
глядя сзади на поникшие плечи Горецкого:
– Прошу извинить за резкость. Разумеется, вы лично не
можете отвечать за весь генералитет.
Полковник Горецкий не обернулся.
Глава 4
В декабре девятнадцатого года Вооруженные Силы Юга России
отступали под натиском Красной Армии двумя огромными колоннами. Восточная
группа во главе со Ставкой Деникина в составе Добровольческой армии, донских,
кубанских и терских казаков отступала на Кавказ. В декабре генерал Май-Маевский
был отстранен от должности командующего Добровольческой армией и ненадолго
заменен Врангелем, а затем Кутеповым. Западная группа белых войск включала
отряды главноначальствующих Новороссийской области генерала Шиллинга и Киевской
области генерала Драгомирова.
Западная группа отступала в Новороссию, прикрывая Николаев и
Одессу.
Командование рассчитывало остановить натиск красных на Дону
восточной группой и на Буге – западной, с тем чтобы оттуда перейти в
наступление.
Находящийся посредине этих двух оперативных направлений Крым
был, таким образом, приговорен к сдаче и не рассматривался как стратегически
важная территория, поэтому для его защиты был выделен один только третий
армейский корпус генерала Слащова. Численность Красной и Белой армий была к этому
времени примерно равна – около пятидесяти тысяч каждая, но Белая армия была
измотана боями и утратила энергию наступления.
Корпус Слащова состоял всего из двух тысяч двухсот штыков и
тысячи трехсот шашек при тридцати двух орудиях.
