Верхушка членов большевистского подполья состояла из девяти
человек.
Необходимо было иметь нечетное число членов, так как решения
принимались голосованием.
Собирались поодиночке, петляя и оглядываясь по сторонам,
чтобы не привести хвоста. В качестве пароля сапожник выставил в одном из окон
горшок жениной пышно цветущей герани. Если герань спокойно розовела на мягком
мартовском солнышке – значит, все в порядке и можно заходить.
Пятеро членов комитета были в сборе, дожидались четверых, в
том числе председателя товарища Макара. Хозяин на кухне разжигал самовар,
хозяйственный Семен Крюков – рабочий из портовых доков, который занимался в
основном агитацией, – вынимал из буфета чашки и колол сахар на мелкие кусочки.
Двое, что заведовали подпольной типографией – Гольдблат и Якобсон, –
держались в сторонке. Гольдблат рассматривал фотографии на стенке в одной общей
рамке, а Гришка Якобсон – молодой кудрявый парень в черной сатиновой
косоворотке, скорчившись на стуле, читал книжку. Последний присутствующий в
комнате – бывший унтер-офицер Иван Салов, он считался руководителем
разведывательной работы среди военных, – скучал у окна, изредка
посматривая на улицу сквозь щелочку в занавеске.
– Что-то скучно мне! – Салов встал и потянулся с
хрустом. – Ты бы, хозяин, водочки, что ли, на стол поставил, а то с ума
сойти можно, дожидаючись.
Сапожник буркнул из кухни что-то неодобрительное и
неразборчивое.
Остальные никак не отреагировали на слова Салова, только
Гриша Якобсон оторвался от книжки и подумал про себя, что таким, как Салов,
сумасшествие не грозит, им сходить не с чего. Но вслух ничего не сказал.
Раздались легкие шаги, кто-то потоптался в сенях, и в
комнату вошла, разматывая платок, Антонина Шульгина – товарищ Тоня, как звали
ее в подполье.
Она держала связь с другими организациями, с Ялтой и
Симферополем.
– Здравствуйте всем! – весело проговорила она,
блестя голубыми глазами.
Салов оживился, взгляд его подернулся масляной поволокой, он
подскочил было к девушке, намереваясь помочь ей снять пальто, но глаза ее при
виде Салова мигом потемнели не то от гнева, не то от какого-то нехорошего
воспоминания, она твердо отвела его руку и отошла к столу, бросив мимолетный
взгляд в осколок зеркальца на комоде, который, как и пышно цветущая герань,
говорил о том, что в маленьком домике на Николаевской улице в недалеком прошлом
жила женщина, и следы ее пребывания еще не успели исчезнуть. В зеркальце
отразились два синих Тониных глаза, чуть вздернутый нос и пухлые розовые губы
на чистом лице. Чтобы мужчины не подумали, что Тоня легкомысленная кокетка, она
поскорее нахмурила брови и отошла от зеркальца.
Хлопнула дверь так, что домик содрогнулся, и, едва
протиснувшись в низкую дверь, вошел человек, обветренное красно-бурое лицо
которого и старый бушлат говорили о том, что человек этот имеет отношение к
морю.
– Кого ждем? – гаркнул он.
– Товарища Макара и этого, нового… – Салов
поморщился, – как его… которого прислали… – Борщевский – назвала
Тоня, – Антон Борщевский.
– Что за птица? – пробасил матрос.
– Прислали неделю назад из Симферополя для подпольной
работы, – объяснила Тоня. – Ты, товарищ Кипяченко, на прошлом
заседании не был, вот и не видел его.
Мандат у него от Крымского подпольного комитета, от самого
товарища Мокроусова.
* * *
– Фу-ты ну-ты! – фыркнул матрос, но заметил, как
неодобрительно посмотрел на него пожилой Семен Крюков, рабочий из доков, и
замолчал.
Оставшиеся двое подошли одновременно. Пока товарищ Макар
неторопливо снимал в сенях свой белый полушубок, Антон Борщевский, достаточно
молодой человек, смуглый, с черными длинными волосами, вбежал в комнату и, не
здороваясь, напустился на хозяина.
– Вы что – с ума сошли?
– А что? – оторопел тот.
– Что вы сделали с окнами?
– Выставил опознавательный знак в виде цветка, как вы
говорили на прошлом заседании.
– А занавески, зачем вы задернули занавески?
– Как зачем? Чтобы не было видно, чем мы занимаемся!
Борщевский сел на стул и сложил руки на груди.
– А вы, простите, по профессии – сапожник?
– Так точно, – отвечал Парфенюк, хоть ему и очень
не нравился издевательский тон Борщевского.
– Так, стало быть, об эту пору, то есть днем, вы должны
работать, то есть сапоги тачать?
– Оно конечно, – не мог не согласиться Парфенюк.
– А как, простите, вы можете работать, если все окна
наглухо завешаны?
– Ну, мил человек, – лениво протянул Салов, –
что ты к нему пристал? Ну, может, он сегодня не работает, может, он в
запое… – А что тогда делаем здесь мы – вся компания? – рассердился
Борщевский. – Стало быть, вот как это выглядит со стороны: в домик
сапожника поодиночке собираются люди и что-то делают там при задернутых среди
бела дня занавесках.
Да тут не то что филер из контрразведки, тут самая глупая
соседская баба сообразит, что дело нечисто!
В это время в комнате появился руководитель севастопольского
подполья товарищ Макар. Росту он был невысокого, но плечи достаточно широкие, и
это, вкупе с неторопливыми движениями и негромким разговором, производило
впечатление какой-то скрытой силы. Чувствовалось, что человек этот твердо
знает, чего хочет, но вот чего он на самом деле хотел, знал только он один, и
никого в свои тайные мысли товарищ Макар посвящать не собирался. Он спокойно
разглядывал горячившегося и разговаривающего на повышенных тонах Борщевского, и
в маленьких близко посаженных глазках его стояло непонятное выражение.
– Товарищи! – воскликнул Борщевский. –
По-моему, вы недооцениваете всю важность подпольной работы. Осторожнее надо
быть и аккуратнее, соблюдать конспирацию. Не нужно недооценивать контрразведку,
там работают отнюдь не дураки!
– Ты к чему это клонишь? – вдруг зарокотал
матрос. – В контрразведке, говоришь, не дураки, а мы, значит, –
дураки?
– А вы, собственно, кто, товарищ? – оглянулся
Борщевский. – По-моему, мы раньше не встречались… – Не встречались, –
протянул матрос, разглядывая его в упор. – А жаль. И я, значит, буду Федор
Кипяченко.
– Товарищ Кипяченко у нас руководит всей подрывной
работой, – вставила Тоня, и от ее свежего звонкого голоса разошлись облака
тревоги и неприязни, что начинали сгущаться в комнате.
Борщевский протянул матросу руку, и тот пожал ее, чуть
помедлив.
– Правильно говорит товарищ Борщевский, –
донеслось с порога неторопливое, – аккуратнее нужно к работе относиться.
Враг, товарищи, не дремлет. А сейчас, раз все в сборе, то закрой, товарищ
Парфенюк, двери и занавески отдерни. Пусть все знают, что нам скрывать нечего.
