– Сиди, дружище, не буду тебе мешать. Теперь ты здесь
хозяин, преемник Девлет-Гиреев. Только и подданные тебе под стать: мыши да
гадюки.
Борис последний раз взглянул на поросшие цепким кустарником
руины и спустился к дороге. Пока он осматривал крепость, подвода, с которой он
ехал, ушла вперед, и пришлось ее догонять. Дорога шла вдоль Сиваша по
прекрасному твердому грунту, получившемуся от смеси песка с солью. Подводы
ехали как по самому лучшему паркету.
– В сторону только не ходи, ваше благородие, –
предупредил Бориса солдат-подводчик, – влево свернешь – засосет, вправо
свернешь – утопнешь.
Такая перспектива Борису не понравилось, и он от греха
подсел на подводу.
Ровная однообразная дорога, мерный скрип телеги убаюкали
его, и он сидя задремал. Проснулся Борис уже в темноте. Подводы остановились,
солдаты распрягали лошадей.
– Где мы? Приехали, что ли?
– Приехали, ваше благородие, – подводчик смотрел
на Ордынцева, усмехаясь, – а ты так всю дорогу-то и проспал.
Борис спрыгнул с телеги, все тело затекло от неудобного
положения, во рту было сухо и горчило от соленой арабатской воды.
– Мы уж ехали-ехали, – говорил солдат, возясь с
упряжью, – только бы до деревни доехать, на косе не ночевать, – а то
уж так там нехорошо! И воды нету, и видится всякое, будто чудища какие из моря
вылезают. Слава Богу, дорога хорошая, добрались… Борис огляделся. Коса в этом
месте расширялась, и под яркими крымскими звездами раскинулась небольшая
татарская деревушка. Аккуратные домики светились в темноте белыми стенами, один
из них выделялся размером и опоясывающей его галереей. Около подвод суетились
незнакомые солдаты, выгружая снаряды, провиант, ящики с патронами.
От дома с галереей подошел невысокий круглолицый офицер с
петлицами артиллериста, представился:
– Капитан Колзаков, Николай Иванович. Вы, господин
поручик, на смену Николаеву прибыли? Вы артиллерист?
– Ордынцев Борис Андреевич, – представился
ответно, – я не кадровый, несколько месяцев только в армии, но прошел от
Орла с конно-горной батареей, кое-чему научился, надеюсь быть вам полезным.
– Ну, слава Богу, прислали человека. У нас здесь, в
общем-то, тихо, но красные постреливают, и мы отвечаем. Пехотинцы, те даже
почти не стреляют – бесполезно, только занимают окопы.
– Зачем же тогда прислали патроны?
– Ну, патроны лишними не будут. Потом неизвестно, как
дальше боевые действия обернутся. Красных у Геническа много, всякого можно
ожидать. А вот снарядам я очень рад, мои почти подошли к концу.
Колзаков повел Ордынцева за собой к дому.
Большая низкая горница устлана была узорчатыми коврами, по
стенам развешана ярко начищенная медная посуда. На Бориса повеяло устойчивым
довоенным уютом.
Навстречу вошедшим поднялся высокий черноволосый офицер с
лихо закрученными усами.
– Поручик! – воскликнул он с наигранной
веселостью. – Какая радость увидеть в этой дыре порядочного человека!
Позвольте представиться – Вацлав Стасский, одного с вами чина. Прежде в
Армавирском гусарском полку служил, теперь вот в пехоту угораздило.
Борис заметил, что Колзаков со Стасским старались друг на
друга не смотреть, между ними чувствовалось напряжение, в любую минуту готовое
разразиться грозой.
– Вы будете жить с нами, в этом доме, – продолжал
Стасский, – больше негде. Остальные – хуже и грязнее, там живут солдаты.
Здешний хозяин, Муса, переселился с женой в пристройку, дом в нашем
распоряжении, приходится соседствовать. – Поручик бросил на Колзакова
презрительный и злой взгляд.
Борис представился новому знакомцу.
– Где прежде служили? – осведомился Стасский.
– Нигде, до всех этих беспорядков учился в Петрограде
на юриста, потом – помотало по всей России, а с прошлой осени – в
Добровольческой армии.
– Ну что ж, хоть и из штатских, – резюмировал
бывший гусар, – а все ж таки не из мужиков, – он бросил на Колзакова
выразительный взгляд, – порядочный человек, он всегда порядочным остается.
Колзаков скривился, но ничего не ответил.
Борису отвели небольшую чистую комнату. Он не хотел спать –
выспался за день на телеге – и вышел на улицу.
Облокотившись на низенький глинобитный забор, он стоял и
смотрел вдаль.
Азовское море лежало впереди темное и спокойное. Звезды
мерцали в небе, да слева, где темнел высокий берег, занятый красными, виднелись
неясные далекие огоньки.
Рядом послышались шаги. Борис обернулся. К нему подошел
Стасский, вынул портсигар, предложил Ордынцеву папиросу. Закурили.
– Не спится? – осведомился бывший гусар.
– Да, в дороге спал, и место новое… – Паршивое
место. – Стасский помолчал, стряхнул пепел. Красная искорка прочертила
темноту, погасла на песке. – Паршивое, хуже не бывает. Заняться нечем,
одно название, что фронт. Женщин нет, в карты перекинуться не с кем, поговорить
– и то не с кем. Только и остается, что скверный татарский самогон.
– А с капитаном вы не в ладах? – осторожно
осведомился Борис.
– С капитаном?! – вскинулся Стасский. – Да
какой он капитан? Из солдат выслужился! Пораспустили мужичье, от этого все
революции. Я бы этих кухаркиных детей выше унтера ни за что не пускал, а
приходится с ним в одном доме жить, за одним столом сидеть!
Борис почувствовал себя неловко. Он торопливо докурил
папиросу, откланялся и пошел спать.
* * *
Полковник Горецкий приехал в Ялту, чтобы допросить пленных
казаков, вернувшихся от зеленых.
Казаки эти во главе со своим есаулом Осадчим три недели
назад ушли к партизанам, захватив только винтовки и немного патронов. Пулеметы
они взять не смогли, но, по приказанию есаула, испортили замки: По рассказам
казаков в лесу наблюдалась полная анархия, каждый партизанский отряд действовал
сам по себе и подчинялся исключительно собственным командирам, которые звались
атаманами.
Словом, по представлениям обозленных и голодных казаков,
«красно-зеленые» были самыми обычными бандитами, грабили имения и экономии
исключительно для того, чтобы добыть еду и одежду, а с белыми старались
особенно не сталкиваться, потому что были плохо вооружены и не больно-то разбирались
в военном деле.
Без продуктов и средств отряд казаков голодал девять дней,
безуспешно пытаясь связаться с каким-либо партизанским руководством. Поднялся
ропот, и отряд почти в полном составе, за исключением самого есаула и четверых
его единомышленников, явился в Ялту сдаваться. Есаул Осадчий тоже бы вернулся,
если бы не боялся, что за переманивание отряда к партизанам его расстреляют.
По-видимому, если и было среди партизан какое-то
революционное начальство, оно не доверяло казакам.
