Полковник Горецкий внимательно выслушал казаков, поговорил
еще кое с кем из ялтинской контрразведки и отбыл в Севастополь.
В город приехали поздно ночью. Полковник в центре отпустил
машину и направился не к себе домой, а совсем в другую сторону.
На пустыре, уже поросшем по весеннему времени травой,
покрывшей кучи битого кирпича, обгорелые бревна и всякую дрянь, притулились
несколько дровяных сараев. От крайнего отделилась невысокая коренастая фигура и
приблизилась к подходившему полковнику. Горецкий узнал Саенко.
– Ну что?
– Тут он, – зашептал Саенко, – поел, да воды
я ему два ведра принес, чтобы хоть как-нибудь грязь смыть.
– Посторожи, Саенко, пока мы с ним побеседуем. – И
полковник скрылся в сарае.
– Уж как-нибудь и сам бы сообразил! – не по уставу
прошептал ему вслед Саенко.
Человек вскинул голову на скрип открываемой двери, и
полковник увидел лицо, до самых глаз заросшее неопрятной бородой.
– Ну и вид у вас! – поразился Горецкий.
– А вы что думали, – у нас там парикмахерская под
каждым кустом? – недовольно ответил человек из леса. – Да и так,
знаете ли, надежнее, никто случайно не узнает.
Человек был одним из агентов, которых полковник Горецкий по
устоявшейся привычке рассовывал по разным местам, как заядлый курильщик
рассовывает по всяким укромным местам папиросы – на случай экстренной нужды. В
этот раз агент пришел от партизан, потому что Горецкий, да и командование были
в последнее время обеспокоены усиливающимся партизанским движением. Кроме того,
у Горецкого был еще свой собственный интерес – он хотел подробнее узнать
что-нибудь о товарище Макаре. По последним сведениям тот ушел к зеленым, дальше
след его терялся.
– Рассказывайте все, что знаете, пока я не буду
задавать вопросы, – сказал Горецкий.
– О, у нас в лесах и горах большие перемены! –
усмехнулся его собеседник.
– Некоторые мелкие отряды объединились. Например, наш,
под командованием Сергея Захарченко, слился с тавельским отрядом, им командовал
некий Бабахан.
– Знаю такого, – кивнул Горецкий.
– Товарищ Бабахан имеет связь с областным крымским
комитетом партии, с самим товарищем Мокроусовым. Связь эта хоть и нерегулярная,
но имеется, и осуществление ее держится в большой тайне. Областной комитет
партии решил, что в городах временно невозможно вести продуктивную подпольную
работу, потому что народ ненадежен… – А скорее всего, потому что
врангелевская контрразведка все же как-то делает свое дело, – вставил
Горецкий.
– Возможно. Был трудный бой с дроздовцами, после чего и
решили полностью реорганизовать отряды и объединяться. Товарищ Бабахан сообщил,
что его назначили зампредревкома Крыма… – Ему поверили? – удивился
Горецкий.
– Не все, но кое-кто. Теперь он активно принялся за
организацию повстанческих отрядов и в воззваниях к населению объявил леса Крыма
на военном положении. – Бородатый протянул Горецкому пачку листовок:
– Вот, самые последние. Их немного, потому что все
печатают на экспроприированной пишущей машинке.
– Вам известны их дальнейшие планы?
– Собирать под свои повстанческие флаги как можно
больше людей, и последняя мобилизация Врангеля очень этому способствует – люди
уходят в леса.
– Не появился ли в отряде некий товарищ Макар, или
товарищ Жорж?
– Да, я встретил товарища Макара в отряде у Сергея
Захарченко. За достаточно короткое время он сумел привлечь на свою сторону
много членов отряда. После боя с дроздовцами в отряде возникли разногласия:
одна часть, подученная, как я понимаю, товарищем Макаром, наиболее
сознательная, по его собственному выражению, желала продолжать революционную работу,
другая же, с бандитским уклоном, открыто предлагала заниматься грабежами и
налетами. Во главе этой группы стоял атаман Сергей Захарченко. В отряде
привыкли все решать общим собранием, а также выбирать атаманов. Поэтому после
бурных обсуждений отряд разделился на две неравные части: одна, большая,
удалилась с Захарченко в неизвестном направлении. Другая, где остался и я, под
предводительством товарища Макара пошла на соединение с отрядом Бабахана,
потому что в таком маленьком составе в лесу существовать нельзя – разобьют
белые, да и местные жители смогут отпор дать.
– Какое у вас осталось впечатление от этого человека,
от Макара? – заинтересованно спросил Горецкий.
– Мне показалось, нет, я уверен, что для него было
очень неприятно то, что за ним пошла меньшая часть отряда. Мне кажется, он
рассчитывал, что сумеет увлечь за собой многих, если не всех. Его надежды не
оправдались. В глубине души, я думаю, он был очень недоволен, что пришлось идти
на соединение с отрядом Бабахана.
– Да, судя по тому, что я знаю об этом человеке, он
привык быть лидером, не любит никому непосредственно подчиняться.
– С Бабаханом ему не справиться. У него в отряде другой
настрой, к тому же, как я говорил, он держит связь с крымским обкомом партии.
– Что ж, ваши сведения весьма ценны. Ваша работа
продолжается, подробные инструкции вами получены уже давно. А теперь от меня
будет личная просьба: обратить особенное внимание на все передвижения и вообще
род деятельности этого самого товарища Макара. Насколько я знаю этого человека,
он не станет довольствоваться ролью подчиненного при Бабахане. Возможно, он не
уживется в лесах и появится в Севастополе либо в другом городе. Тогда я должен
об этом узнать в первую очередь.
* * *
Каждый день около пяти часов на высотах у Геническа
появлялся бронепоезд красных с хорошей шестидюймовой пушкой. Он выходил на одну
и ту же позицию и посылал по расположению белых несколько снарядов. Его
положение было очень удобным: он был выше орудий Колзакова и слишком далеко для
хорошей прицельной стрельбы. Лучшая дистанция – три-четыре версты, а бронепоезд
останавливался в восьми верстах, на пределе дальности колзаковских
трехдюймовок. Стрельба на предельной дальности неточна и портит накатник
орудия, поэтому артиллеристы очень ее не любят, так что белые часто на стрельбу
бронепоезда вообще не отвечали, хотя это их и очень раздражало.
Солдаты-пехотинцы сказали как-то Борису, что перед их
окопами есть большая яма. Ночью Борис осмотрел ее и поговорил с Колзаковым. Они
тихонько привезли в яму орудие, запряжку отправили назад в деревню и затаились
рядом с пушкой.
Весь день пришлось изнывать в этом укрытии от жары и
безделья, даже встать во весь рост нельзя – красные были близко и раскрыли бы
хитрость. Наконец, как обычно, около пяти часов, когда солнце не слепило уже орудийную
обслугу, бронепоезд вышел на свою обычную позицию. Подпустив его как можно
ближе, артиллеристы открыли огонь гранатами. Одновременно второе орудие начало
стрелять издалека, с прежней дистанции. Хитрость удалась, и бронепоезд спешно
отступил, отстреливаясь. Ночью орудие увезли из укрытия, и вовремя это сделали:
на следующий день бронепоезд влепил в эту яму больше десятка снарядов. Видимо,
красные все-таки обнаружили укрытие артиллеристов, но к этому времени яма была
пуста. Эта хитрость сделала свое дело: бронепоезд реже стал выходить на высоты
и держался в дальнейшем гораздо осторожнее.
