– Офицеров двое застрелилось, – крикнул из толпы
пленных угодливый голос.
– Туда им и дорога, – облегченно вздохнул
командир.
– У тебя наган есть? – прошептал Алымов.
– Нет, – также шепотом ответил Борис. – И
карабин потерял.
– А у меня ни одного патрона, – вздохнул
Алымов. – Даже застрелиться не могу. Так и бросят нас в воду, как баранов
связанных.
Между тем красноармейцы штыками отогнали от толпы двоих
казаков. Один пробовал сопротивляться, его угостили прикладом в зубы. Завальнюк
и еще один ловко связали их за локти, спина к спине, а маленький и белобрысый
суетился рядом, разглядывая сапоги – вечную проблему бойца на войне. Сапоги у
казаков были сношенные, и белобрысый огорченно поцокал языком.
Дальше дело у красных пошло на лад. Под пулеметом толпа
застыла обреченно, хотя все понимали, что впереди тоже смерть, еще более
мучительная, в ледяной воде. Завальнюк с напарником споро вязали пленников, как
будто делали обычную крестьянскую работу. Пытавшихся сопротивляться белобрысый,
стоявший наготове тут же, бил прикладом по голове, так что человек оседал
сразу, теряя сознание на время. В толпе стоял глухой стон, пару раз начиналось
какое-то движение, но тут же командир кричал: «Костя, давай!» – и пулеметчик
пускал очередь – короткую, потому что берег патроны. Раненые и убитые падали на
землю, Борис не сомневался, что их потом тоже подберут и бросят в море.
Маленький белобрысый красноармеец хозяйственным оком
высматривал целые сапоги и заставлял смертников разуваться. Вот пришла очередь
того самого казака, что вырвал у Бориса карабин и кричал, что им, простым
людям, ничего не будет. Он совершенно помешался от страха, ноги его
подгибались, он полз на коленях и все порывался целовать солдатские ботинки,
крича:
– Ребятушки, родненькие, пощадите! У меня детки малые
дома остались… Ребятушки, милые, спасите!..
– Дерьмо! – процедил Алымов и сплюнул сквозь зубы.
Казака вязали, он выл по-звериному. Связанных попарно тащили
по сходням на баржу, и вот, очевидно решив, что от большого количества народа
баржа может пойти ко дну, начали топить. Толпе пленных было плохо видно, что
происходило с другой стороны баржи, но крики и плеск объясняли все.
Дюжий казак рядом с Борисом перекрестился и забормотал
молитву.
– Вот что, Петька, – решительно зашептал
Борис, – мне в такой компании помирать неохота.
– У нас есть выбор? – холодно отозвался Алымов.
– Закрой-ка меня, чтоб никто не видел.
Он незаметно вытащил из-за пояса нож – единственное
оставшееся оружие – и разрезал новые, только вчера презентованные Саенко сапоги
так, что портянки торчали наружу. Потом он сунул нож за голенище.
– Что ты задумал, Борис?
– Испытаем судьбу еще раз, – шепнул Борис и обнял
друга, – а если не выйдет, то прощай, Петр!
– Вместе туда попадем, – грустно улыбнулся Алымов.
На пристани раздался вдруг шум, кашлянье мотора и появился
автомобиль, из которого вышли несколько человек и среди них – очень знакомая
Борису фигура в кожанке и фуражке. Человек был высок и очень худ, держался
несколько скованно, но Борис, не веря своим глазам, узнал в нем своего знакомца
Сергея Черкиза – начальника особого отдела ЧК. Познакомились они, если можно
так выразиться, на допросе, когда Борис, по глупости или по невезению, попался
красным. Допрос окончился отправкой Бориса в депо – место, откуда каждую ночь
возили на расстрел. И если бы не верный Саенко… лежать бы Борису в Ольховой
Балке чуть присыпанному землей среди таких же как он. Борис вспомнил, как долго
и увлеченно говорил Черкиз о революции. Борис вначале сомневался в его
искренности, но потом понял, что этот человек болен, и под свою болезнь, в
которой переплелись его природный садизм и невротическая восторженность, он
подвел красивое коммунистическое обоснование.
– Ничему не удивляйся, держись со мной рядом, – шепнул Борис
Алымову и вдруг заорал: – Сергей! Эй, Серега, Черкиз!
Его голос далеко раздавался на пристани. Черкиз услышал, и
если оставались еще у него сомнения, то фамилия Черкиз, выкрикнутая Борисом, их
развеяла. Борис увидел, как Черкиз обернулся, дернув головой, как поморщился
болезненно.
– Серега, Черкиз! – надрывался Борис, проталкиваясь к краю
поредевшей уже толпы, туда, где красноармейцы хватали по двое и вязали
обреченных на смерть.
Их глаза встретились, и Борис с совершенно неуместным в его
положении злорадством заметил, как Черкиз побледнел и во взгляде его мелькнуло
сначала узнавание, а потом ненависть.
– Товарищ Черкиз, – надрывался Борис, – ты что, не узнал
меня, что ли? – И торопливо объяснял соседям, так чтобы слышали красноармейцы:
– Друг детства мой, вместе в реальном учились.
Черкиз подошел к нему так быстро, что даже споткнулся и чуть
не упал.
– Здоров, Серж! – дурашливо улыбнулся Борис и сделал
движение, как будто хотел обнять. – Ты живой, а я-то думал, что на том свете
ты. Выжил, значит… Ну и я тоже выжил…
Черкиз смотрел на него белыми от ненависти глазами, правая
рука его шарила в кобуре, и Борис подумал обеспокоенно, не перегнул ли он
палку, а то как бы этот псих не пристрелил его прямо на месте. Но Алымов шагнул
из толпы и встал вплотную к Борису, глядя на Черкиза со спокойным презрением.
Так стояли они трое, глядя друг другу в глаза, и толпа замерла вокруг в
ожидании.
Черкиз, мертвенно-бледный, тряхнул наконец головой и оторвал
руку от кобуры.
– Выжил, говоришь, – процедил он. – Ну это мы сейчас
поправим! – И крикнул, повернувшись к красноармейцам: – Чего встали?
Продолжайте!
Тут же Бориса с Алымовым схватили и потащили к Завальнюку с
его веревками. Черкиз подошел к ним и внимательно наблюдал за операцией.
– Принципиальный какой товарищ Черкиз, – приговаривал
белобрысый красноармеец, крутясь вокруг Бориса, – а ты, ваше благородие, небось
думал, что он друга детства пощадит? Как бы не так, потому как ты есть
классовый враг и тебя надо беспощадно истреблять, вот как.
– Пошел ты! – спокойно произнес Алымов.
Они с Борисом сцепились локтями и напрягли мускулы до боли,
надеясь, что потом, когда они расслабятся, веревки не затянутся так сильно.
– Ты чего натужился-то? – заворчал было Завальнюк, но Черкиз
крикнул ему срывающимся от бешенства голосом:
– Не разговаривать! Давай быстрей вяжи! Рассусоливают тут,
как бабы…
Завальнюк обиженно засопел, но ничего не ответил. Борис с
радостью почувствовал, что завязал он веревку всего на один узел, не перекидывая
дополнительной петли. Тем легче будет перерезать веревку…
– Прощай, товарищ Черкиз, – произнес он, глядя в ненавидящие
глаза, – может, еще встретимся…
