– Так вот, я с Юлией Львовной здесь почти не общался, а
во время плавания ее капитан Сильверсван опекал, с ним она вела длинные
беседы, – усмехнулся Ткачев.
Горецкий понял, что разговор с Юлией Львовной обещает быть
интересным. Но пока придется опять допрашивать Колзакова, а заодно и Ордынцева
пригласить, чтобы он подтвердил все сказанное.
Колзаков, вызванный Саенко, не стал отпираться и живо
рассказал, как он долго мучился, вспоминая, где мог видеть Юлию Львовну, как
вспомнил и рассказал ей про плен и про то, как погиб ее жених поручик
Богуславский.
– Подробнее, пожалуйста, Николай Иванович. –
Горецкий закурил трубку и сел поудобнее.
Колзаков оглянулся на Бориса и начал:
– В плен я попал летом шестнадцатого года в Галиции.
Сначала из лагеря бежать пытался два раза, потом в тюрьме сидел. А после, уже к
осени, вдруг нас всех собрали, погрузили в теплушки, и поехали мы, штрафные, в
такое место, называлось оно Гиблое Болото. Место голое, сырое, бараки стоят,
колючей проволокой огороженные, и дом для охраны. А комендант и другое
начальство в деревне жили, в двух верстах оттуда. Потому что климат был в этом
месте гнилой, какие-то испарения от болота поднимались, для здоровья вредно. А
пленные – ну что ж, австрияки нас за людей не считали.
Колзаков помолчал, глядя перед собой невидящими глазами,
потемневшими от нехороших воспоминаний.
– Кормили отвратительно, воду пить давали сырую… Ох и
переболели мы все!
Чем только можно: и лихорадкой, и чирьями, и лишаем каким-то
от грязи. Животом мучились все поголовно… Вот только тифом почему-то никто не
заразился – видно, не водились в том гиблом месте тифозные вши. Я не слишком
подробно рассказываю? – спохватился Колзаков и смущенно улыбнулся.
– Продолжайте, Николай Иванович, очень
интересно, – благожелательно проговорил Горецкий.
«Интересно ему, – с неожиданной злобой подумал
Борис, – интересно слушать, как люди в плену заживо гнили. Как ту,
царскую, войну не сумели правильно вести, так и эту полностью проиграли. Эх,
собрать бы всех генералов-подлецов да и посадить в такое Гиблое Болото, может,
там бы они поумнели!»
– Ну, – продолжал Колзаков, – по-разному там люди
проявлялись. Жизнь тяжелая, лишения, опять же – общий настрой. Вначале-то
ждали, что разобьют проклятых австрияков, наши наступали. А потом, когда
наступление провалилось, поняли, что ждать нечего, тут народ стал духом падать.
Там, знаете, сразу видно: как перестал офицер мыться-бриться, на нарах целый
день лежит, в потолок смотрит, так жди, что либо на товарищей бросится, либо
вообще в отхожем месте повесится.
– Бывало и такое? – поднял брови Горецкий.
– За все время три случая было, – вздохнул Колзаков. –
Конечно, там собрали всех штрафных, то есть народ-то отчаянный, кто несколько
раз из плена бежать пытался. Но характеры-то у людей разные: один – у всех на
виду терой, а когда живет в такой гадости, то не выдерживает.
– А вы как же выжили, Николай Иванович? – спросил
Горецкий с неподдельным интересом.
– Да как, – смущенно улыбнулся тот, – воды
там давали сколько нужно – то есть самому можно было из колодца черпать. Она
ржавая была, мутная, но мыться можно. Вот я каждое утро обливался, бельишко
почаще стирал. Потом взял тряпочку чистую, в нее ложку-чашку заворачивал, а
когда ел, то на стол подстилал, чтобы не на грязное… Борис прислушался с
недоумением: человека спрашивают, как он сумел выжить в том кошмарном аду, где
боевые офицеры вешались от безысходности в отхожем месте, а он рассказывает о
какой-то тряпочке и стиранном бельишке… Горецкий слушал очень серьезно, и в
глазах его, прячущихся за пенсне, Борис не смог увидеть ни пренебрежения, ни
насмешки.
– Там и познакомился с поручиком Богуславским, – вспоминал
Колзаков, – на нарах рядом лежали. Рассказал он мне про невесту, портрет
ее показал. Запомнил я ее по фотографии – уж очень женщина красивая. Хороший
был человек, смелый – рассказывал, как три раза из плена бегал. Сидел в
крепости, в одиночке, потом его к нам, в Гиблое Болото, перевели. В плен попал
он по нелепой случайности – не в бою. Он, видите ли, очень хотел с невестой, с
Юлией Львовной, повидаться, а она работала сестрой милосердия в лазарете где-то
под Киевом. И вот он, Богуславский-то, передал ей письмо с одним поручиком, что
будет ждать ее в такие-то числа в местечке одном, вот забыл, как оно
называлось. Перед отправкой на фронт хотел с ней повидаться. Ждал – ждал, а она
не приехала. Он эшелон свой пропустил, выпросил разрешение догнать потом… В
общем, так он ее и не повидал, а когда ехал за своими на поезде, то австрияки
прорвались, дорогу подорвали. Они, несколько офицеров, пошли пешком через лес и
попали прямо австриякам в плен.
Борис с полковником Горецким переглянулись. Поручик, который
взялся передать письмо, – это, несомненно, Стасский Тогда Юлия Львовна с
ним и познакомилась. Но… письмо, судя по всему, он передал, так почему же она
не поехала проститься с женихом?
– Несколько недель такая наша, с позволения сказать,
жизнь продолжалась, – снова заговорил Колзаков. – А потом подходит
как-то ко мне один полковник, – Колзаков оглянулся на Горецкого, – и
начал так обиняком разговор о побеге.
Сказал, что они – целая группа у них образовалась – долго ко
мне присматривались и что меня поручик Богуславский очень рекомендовал. Я
согласился, конечно, с ними бежать – иного выхода не было. Они в углу за нарами
разобрали пол и рыли потихоньку подкоп, а на день ставили доски на место.
Поручик Богуславский смелый был, но молодой, горячий… все
торопил полковника. А я стал замечать, что неспокойно как-то вокруг. Мы в
секрете держали наши планы – боялись, что кто-то предаст, бывали случаи… Люди,
как я говорил, по-разному лишения переносят. В общем, решились мы, и однажды
ночью, когда был сильный дождь, все семеро пролезли под стеной барака и
потихоньку пробрались через двор. На проволоку бросили шинели и перебрались А
после слышим – шум, топот, тревога. Не то кто-то нас предал, сообщил
австриякам, не то сами они спохватились. Мы все врассыпную – и бежать. Уж не
знаю, кто еще ушел, а только на рассвете мы с поручиком на берегу реки
оказались. И тут-то нас и нагнали солдаты с собаками. Один выход – реку
переплыть, чтобы от собак отвязаться. А на дворе ноябрь месяц, вода холодная,
да мы еще уставшие и в одежде. Как я доплыл – не могу вспомнить. А
Богуславского подстрелили, а может быть – сердце не выдержало в холодной воде
или плавал он плохо, но только стреляли австрияки, стреляли – а потом
перестали, под воду он ушел. Так и погиб… царствие небесное. – Колзаков
перекрестился и надолго замолчал.
– И вы, стало быть, там, под орехом, все это в
подробностях Юлии Львовне пересказали?
– Я? – встрепенулся Колзаков. – Что вы! Я –
нет… Но все же пришлось кое-что вспомнить… Она хорошо держалась, сказала, что
надежды жениха живым найти у нее давно уже не осталось. Ну, я и сказал ей
твердо, что погиб он, что я сам видел.
