— Помоги мне, — выдавил он.
Хум схватил его за руку, попытался потащить к выходу, но Эйвен был слишком тяжел. Он взял его под руки и попробовал поднять.
— Вставай! — рявкнул он. — Я не могу тащить тебя!
Вставай и иди!
Эйвен наконец понял и, шатаясь, поднялся на ноги. Подхватив его, Хум как можно быстрее устремился к лестнице. Однако, когда они проходили мимо кабинета Ной-ока, Эйвен вдруг оттолкнул его.
— История! — воскликнул он. — Отец убьет меня, убьет!
Он распахнул дверь. Пергаменты уже сворачивались от жара. Хум попытался было удержать его, крича, что поздно, слишком поздно, но Эйвен одним ударом сбил его с ног и кинулся к рабочему столу. Хум поднялся как раз вовремя, чтобы увидеть, как языки пламени метнулись навстречу Эйвену, принимая его в объятия. Прижимая пергаменты к груди, Эйвен закричал.
— Прости меня! — кричал он. Он повернулся лицом к Хуму, застывшему на пороге. Вся его одежда занялась огнем, и в агонии он снова выкрикнул:
— Простите!
И упал на объятый жаром пол. Кто-то схватил Хума и потянул к лестнице. Чьи-то руки выволокли его из рушащегося дома. Хум уже ничего не понимал, перед глазами стоял образ отца, охваченного яростным пламенем. В руках его была сжата пачка горящих пергаментов, и сердце, открытое огнем, кричало: «Простите меня!»
Лэрд проснулся со щеками, мокрыми от слез. Отец прижимал его к себе, успокаивающе шепча:
— Все хорошо, Лэрд. Ничего не случилось, все хорошо. Увидев отца, Лэрд всхлипнул и что было сил прижался к нему:
— Мне снился ужасный сон!
— Да, но это ничего, ничего…
— Я видел отца… умирающего отца и так напугался…
— Это всего лишь сон, Лэрд.
Лэрд глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Оглядевшись вокруг, он заметил, что остальные мужчины также проснулись и с любопытством глядят в его сторону.
— Просто сон такой, — объяснил он им.
Но нет, это был не просто сон. Это случилось на самом деле, страшная, кошмарная история, когда остальные в конце концов отвернулись, Лэрд схватил руку отца, прижал ее к губам и прошептал:
— Папа, я так люблю тебя, я никогда не причиню тебе боль…
— Я знаю, — кивнул отец.
— Я серьезно, — произнес Лэрд.
— Я понимаю, А теперь спи. Тебе приснился страшный сон, но он уже закончился, и ты ничего плохого мне не сделал, что бы в твоем сне ни произошло.
Отвернувшись, отец укрылся одеялом, чтобы вновь заснуть.
Но для Лэрда это был не просто сон. Сновидение, которое послала ему Юстиция, было слишком отчетливо, чтобы с легкостью прогнать его, как обыкновенный ночной кошмар. Теперь Лэрд знал, что ощущаешь, когда умирает твой отец, знал, потому что именно он стал причиной его смерти. И тут, вновь проявив свои непревзойденные способности вторгаться в мысли, в особенности тогда, когда Лэрд меньше всего желал ее присутствия, Юстиция спросила:
«А до этого сна ты знал, что любишь отца?»
Лэрд резко ответил:
— Лучше умереть, чем видеть твои сны.
Вставая рано утром, на восходе, Лэрд чувствовал себя опустошенным. Кроме того, он ощущал стыд перед остальными мужчинами — вчера он распускал хвост перед ними, а ночью плакал, как дитя. Этим утром он был тих, говорил очень мало и с явной неохотой возглавил колонну, спиной чувствуя взгляды едущих позади.
С Язоном он вообще не обмолвился ни словом. Он держался рядом с отцом, когда надо, заговаривал с ним, но всячески старался избегать взгляда чисто-голубых глаз.
В полдень Лэрд и отец распрощались с последними попутчиками. Разговор с Язоном был неизбежен.
— Лэрд, — окликнул он.
Лэрд упорно смотрел на гриву лошади.
— Лэрд, я тоже это помню. Я просмотрел все эти сны задолго до того, как их увидел ты.
— Ты поступал по своей воле, — ответил Лэрд. — Я же этого никогда не просил.
— Мне было дано зрение. Если б у тебя оно было, ты что, всегда бы держал глаза закрытыми?
— Но у него и так есть зрение, — недоуменно пожал плечами отец.
— Поехали, пап, — сказал Лэрд.
Молча они проехали оставшиеся четыре дерева, добравшись до шалаша, который не так давно построили Язон и Лэрд, — казалось, это было вчера. А вот и самое последнее дерево: на стволе явственно белеет отметина, и можно браться за работу.
Но внезапно Лэрда охватил жуткий страх. Он не знал почему. Он вдруг остро почувствовал свою… незащищенность. Открытость. Он старался держаться поближе к отцу, следуя за ним, куда бы тот ни пошел. Он потащился за ним даже тогда, когда отец вернулся к дровням за новым топором, потому что прежний показался ему слишком легким и все время норовил вырываться из рук, стоило посильнее ударить по дереву.
В конце концов Лэрду пришлось заговорить, чтобы успокоить свои страхи.
— А что, если бы на планете вообще не было железа? Или было бы, но так глубоко в земле, что нам бы до него было не добраться?
— Я кузнец, Лэрд, — ответил отец. — Земли без железа не бывает.
— Ну а вдруг?
— До появления железа люди были дикарями. Кто стал бы жить в таком месте?
— Вортинг… — как бы про себя произнес Лэрд. Отец замер, на секунду облокотившись на топор.
— Я имел в виду мир, планету. На поверхность железо выходит только в одном месте. В пустыне.
— Так отправляйся в пустыню и добывай себе железо на здоровье. А пока руби дерево.
Лэрд размахнулся топором, в стороны полетели щепки. Отец ударил вслед за ним, и ствол содрогнулся.
Вскоре дерево было повалено, вдвоем они быстро обрубили ветки и закатили бревно на дровни. Это было не мачтовое дерево; даже помощь лошадей не потребовалась. К закату они срубили второе дерево, а потом улеглись спать во времянке.
Но Лэрд не стал спать. Он лежал, глядя широко раскрытыми глазами в темноту, ожидая сон, который, как он считал, непременно придет. Как только его одолевала дремота, он сразу рисовал себе образ Эйвена, Эйвена, полыхающего подобно листку бумаги в пламени костра. Он понятия не имел, то ли это он сам вспоминает сон, то ли это Юстиция не дает ему забыть об увиденном. Он не смел засыпать, потому что боялся еще более страшных сновидений, хотя прекрасно знал, что Юстицию ему не остановить, даже если он вообще перестанет спать. Решение не засыпать было чистейшей глупостью — он просто боялся, страшно боялся той женщины, что ждала в ночи, чтобы отнять у него разум, сделать его другим человеком и заставить совершать чужие поступки. «Ради отца я пойду и на смерть, я никогда не причиню ему боль».
