– Выпьем, за это выпьем, – тихо промолвил Осоргин
и добавил вполголоса, обернувшись снова к Борису: – А только с вами, поручик, и
в карты-то играть неинтересно – проигрыш вас не огорчает, наверное, и выигрыш
не радует. Что вы за человек такой… Как шеф ваш, полковник Горецкий, –
такая же темная лошадка…
– Это ты, Дмитрий, – перебил его Алымов, –
это ты что за человек, вечно на ссору набиваешься, не можешь с характером своим
сладить! Чем тебе, спрашивается, Борис не угодил?
– Ладно, Алымов, ладно, – поморщился
Осоргин, – скверное настроение… Простите меня, поручик!
– Да я не в обиде. – Борис пожал плечами. –
Давайте выпьем с вами на брудершафт.
– А что. – Осоргин улыбнулся чуть криво по своему
обыкновению. – Что ж, выпьем.
* * *
Полковник Азаров собирался к даме своего сердца. Ивана он
отослал из дому с какими-то поручениями. Раздался стук в дверь. Поскольку в
доме никого не было, полковник накинул френч и, не успев застегнуться, отворил
дверь. На пороге стояла та, к кому собирался он сейчас идти, чтобы провести
вечер. Софья Павловна тяжело дышала, грудь ее вздымалась. Щеки ее горели, глаза
сверкали, волосы выбились из-под шляпки. Пораженный полковник отступил внутрь,
не успев вымолвить ни слова. Она проскочила в дверь, незаметно для Азарова
оглянувшись по сторонам. В переулке никого не было, никто не мог ее видеть.
– Вы… – опомнился Азаров, – Софья Павловна,
вы… как вы здесь?
«Обыкновенно», – раздраженно подумала она, но
промолчала.
– Простите, я… совсем не ожидал. – Он торопливо
застегивал френч.
Софья Павловна глубоко вздохнула и начала представление.
Шляпа и перчатки полетели на диван, она подошла к полковнику вплотную и
посмотрела ему в глаза требовательно и тревожно. Потом вдруг отскочила в
сторону и закрыла лицо руками.
– Нет, – глухо донеслось до Азарова, – нет,
не могу, не могу поверить…
– Но что такое, что случилось? – бормотал
ошеломленный полковник.
– И вы еще спрашиваете, что случилось? – Теперь
она стояла перед ним, грозно сверкая фиалковыми глазами. – Вы, вы еще
имеете совесть недоумевать по поводу происшедшего? Вы – низкий, бесчестный
человек! Вы думаете, что раз сейчас война, то в такое страшное время можно
безнаказанно издеваться над несчастной одинокой женщиной, можно играть ее
чувствами… – Тут Софья Павловна сочла необходимым грациозно упасть на
диван и разразиться рыданиями.
Полковник Азаров совершенно потерял голову. Вид любимой
женщины, так откровенно страдающей, привел его в неистовство. Он упал на колени
перед ней, он целовал ее руки, которые она пыталась отнять, – словом,
сцена была достойна немого кинематографа. Наконец Софи, чувствуя, что такая
опасная близость приводит влюбленного полковника совершенно к определенным
мыслям, как и всякого нормального мужчину, села на диване и оттолкнула своего
обожателя.
– Не прикасайтесь ко мне! – вскрикнула она.
В суматохе Азаров не заметил, что глаза ее совершенно сухи.
Когда нужно, Софи умела вызвать настоящие слезы, но в данном случае решила не
тратить силы.
– Давайте объяснимся раз и навсегда, – горько
проговорила она.
– Но в чем, в чем вы меня обвиняете? – вскричал
он, в свою очередь, засверкав глазами.
– Я хочу знать, зачем вам понадобилось меня обманывать.
Вы уверяли меня в искренности своих чувств…
– Но это так, вы же знаете, что я вас люблю!
– Да? А к кому же тогда вы ездите по ночам? –
Вопрос вылетел, как пуля из пистолета.
Удар был силен, полковник застыл на месте.
– Да-да, – она продолжала давить, не давая ему
опомниться, – вы обманщик, вы говорите женщине, что не можете без нее
жить, а сами по ночам развлекаетесь с другой!
– Но… с чего вы взяли, что я езжу куда-то по
ночам? – пытался полковник оказать слабое сопротивление.
Он мог бы рассчитывать на успех, если бы дело было на
фронте, но в данном случае все его жалкие попытки защиты заранее были обречены
на провал.
– Не нужно играть со мной, – как-то даже спокойно
заговорила Софья Павловна, и в этом спокойствии Азарову почудилось приближение
окончательного и бесповоротного с ней разрыва, – не нужно лгать,
изворачиваться, снова начинать вашу сладкую песню о любви, которая не может
быть счастливой…
– Но это так и есть! – глухо проговорил полковник
и отвернулся. – Всегда существовала причина, по которой я мог любить вас
только издали.
«Возможно, он болен, – в некотором смятении подумала
Софья Павловна, – этого только мне не хватало».
– Я вам не верю, – в растерянности произнесла
она. – Я видела своими глазами, как в прошлый понедельник вы возвращались
поздно вечером на уставшей лошади. В тот вечер я долго не могла заснуть, мне
представлялось, как вы лежите тут, совершенно один, без помощи, вы ведь
изволили сообщить Анне Евлампиевне, что больны, что открылась старая рана. Все
это чушь, нет никакой раны!
– Рана есть, – тихо вставил Азаров, – и не
одна.
– И вот я долго думала и решилась, – продолжала
Софья Павловна, отмахнувшись, – я решилась погубить свою репутацию ради
вас. И что же я увидела, подойдя? Вы, на Ахилле! – Она снова заломила руки
и зарыдала.
Такого количества рыданий было многовато даже для
закаленного в боях полковника, а он к тому же действительно был влюблен. Все
желания его были направлены на то, чтобы не причинить еще большего горя любимой
женщине, и он совершенно не обратил внимания на то, откуда она знает имя его
жеребца и по каким признакам сумела определить в темноте, что лошадь устала.
Ведь она неоднократно уверяла его, что абсолютно не разбирается в лошадях…
– Хорошо, – медленно сказал Азаров, – раз вы
настаиваете, то я расскажу вам. Я просто не могу оставаться в таком положении,
когда вы считаете меня чудовищем. Так слушайте же!
Софи оживилась, но села, сохраняя на лице выражение
оскорбленного недоверия.
– Я был женат, – начал полковник глухо, но в глаза
своей визави смотрел честно и твердо. – Это было давно, много лет назад.
Жена моя умерла при родах…
– Боже, – пробормотала Софья Павловна, чтобы
как-то отреагировать. На самом деле сказать ей было абсолютно нечего. Она
пыталась понять, не морочит ли ей полковник голову, но по всему выходило, что
он не врет, уж настолько-то она успела изучить его за время их знакомства.
– Жена умерла, а ребенок выжил, – с горечью
продолжал Азаров, – но лучше ему было не жить.
Он встал, отошел в дальний угол комнаты, помолчал немного,
потом сказал жестко:
– Мой сын – полный и законченный идиот. Никакому
лечению не подлежит, и не подлежал никогда. Он жил с моими родителями в Москве,
я воевал, потом революция. Мать умерла от тифа в восемнадцатом, отец с Андрюшей
и его нянькой решил податься на юг. Он умер в дороге, нянька чудом нашла меня.
И вот я определил их на хутор Ясеньки, у няни там родня, и навещаю, когда могу.
