Он замолчал, но поскольку Софи не произнесла ни слова, то
заговорил снова, гораздо нервознее:
– Невозможно поселить его здесь, невозможно, чтобы его
кто-то видел из моих знакомых, я не вынесу этой показной жалости, этих
перешептываний за спиной, ужаса в ваших глазах…
«Но при чем же здесь я?» – подумала Софья Павловна.
Она была разочарована, потому что по всему выходило, что
полковник говорит правду. Конечно, она расспросит еще об этом княгиню Анну
Евлампиевну, не может быть, чтобы та хоть краем уха не слышала про сына-идиота.
– Вы молчите?! – воскликнул между тем
полковник. – Правильно, потому что это еще не все. Осенью тринадцатого
года я возил Андрюшу в Швейцарию. И там врачи сказали мне, что болезнь эта
наследственная, причем с моей стороны. Вы представляете? Наши доктора говорили,
что болезнь произошла от тяжелых родов, что-то там про неправильное положение
плода… А тут мне совершенно определенно дали понять, что в моем роду, очевидно,
уже встречались такие случаи, что просто никто не рассказывал мне, не проводил
параллели. Болезнь эта передается по мужской линии. Так что даже если у меня
родится здоровый ребенок, как я сам или мой отец и дед, то в его потомстве
может быть опять такой случай!
Софья Павловна подавила зевок и украдкой взглянула на часы.
Следовало выбираться отсюда как можно скорее, уже поздно, и ничего нового
полковник ей не расскажет. Она передаст все сведения этому нахальному поручику
Ордынцеву, и пусть он делает с ними что хочет. Пускай посылает человека с
проверкой на хутор, как его… Ясеньки.
– Вот почему я не могу жениться на вас, Софи! –
продолжал свое Азаров.
«Милый мой, да кто же вас об этом просит?» – снисходительно
подумала Софья Павловна.
Она улыбнулась ему как можно приветливее, и это было ее
ошибкой, потому что влюбленный тут же пришел в неистовство. Он стоял на коленях
и просил у нее прощения за обман, за то, что не верил, какая у нее светлая и
чистая душа, что она поймет все и простит его. Он целовал ее руки, причем от
ладоней поднимался все выше и дошел уже до локтей. В промежутках между
поцелуями слова лились из него неудержимым потоком. Он стискивал ее в объятиях,
и Софи поняла, что оторвать его от нее сейчас смогла бы только труба,
протрубившая немедленный сбор или тревогу. Она была трезвомыслящая дама и
понимала, что в определенной ситуации мужчину не смогут оторвать от женщины
никакое благородное воспитание и правила приличия. Кроме того, в глубине души
ей даже льстила такая сильная страсть, как всякой женщине. Часы на стене начали
отбивать десять ударов, но полковник ничего не слышал, он тонул в фиалковых
глазах и погружался все дальше и дальше.
Софи думала, что в огне такой страсти он сгорит быстро, то
есть, говоря по-простому, чем больше в любви слов, тем меньше дела, но он
заснул только глубокой ночью. Тогда она оделась тихонько и выскользнула в
темный переулок, моля Бога, чтобы не встретились патрули. Она была очень
недовольна, не поведением Азарова, нет, тут все было в порядке, просто все это
было совершенно зря. Она не выяснила для себя ничего нужного, а времени на
расспросы оставалось мало.
Глава 4
«Следует обратить внимание на усиление политработы на фронте
и в тылу среди мобилизуемых, пополнение частей Красной Армии коммунистами,
укрепление военной дисциплины».
В. Ленин. Известия ЦК РКП(б), 1919
Поздно ночью Борис сидел в кабинете Горецкого, пил крепкий
черный кофе и рассказывал о своих новых друзьях.
– Поручик Осоргин – ахтырский гусар, человек нервный,
злой… По каждой ерунде лезет в ссору, обидчив до крайности и вместе с тем
постоянно норовит оскорбить своего собеседника. Характер очень тяжелый, но его
уважают за смелость. Алымов говорил мне, что в бою он храбр до самозабвения,
потому и пули его не берут – он словно заговорен от них…
Горецкий посмотрел на бледное лицо Бориса и сказал ему,
поправив пенсне:
– Борис Андреевич, голубчик, должно быть, вам тяжело
сейчас делать мне доклад… Может быть, вы поспите и уж утром расскажете мне все
на свежую голову?
– Нет, Аркадий Петрович, утром вряд ли у меня будет
свежая голова… Я лучше еще чашку кофе себе налью.
– Сделайте одолжение. А насчет того, что пули не
берут, – это, может статься, от того, что господин поручик заранее
осведомлен, откуда будут стрелять?
– С другой стороны… – возразил Борис, подливая
себе кофе и потирая мучительно ноющий висок, – с другой стороны, скверный
характер говорит скорее в его пользу. Лазутчик был бы обходителен и вежлив, ни
с кем не портил бы отношений – так куда больше можно выведать, большего
добиться.
– Возможно, и так, – кивнул Горецкий, – а
может быть, что господина этого так переполняет классовая ненависть, что никак
не может он сдержать своих эмоций.
– Ну, насчет классовой ненависти – это вряд ли. Что
Осоргин дворянин – тут уж сомнений нету.
– Ладно, это я так, различные варианты рассматриваю.
Извольте продолжать.
Борис прикоснулся пальцами к виску, чуть заметно поморщился
и продолжил:
– Есаул Бережной – весьма колоритная личность. Он из
терских казаков и, как все настоящие терцы, полудикарь, глядит этаким абреком,
романтическим горцем. Такую мне поэму прочитал про коней и оружие – что твой
лермонтовский Казбич! Кстати, – покосился Борис на Горецкого, – я ему
пистолет проиграл, который вы мне выдали.
– Ну, голубчик, вы что же, хотите, чтобы я ваши
карточные долги платил? Проиграл так проиграл.
– Да больно уж он на этот «парабеллум» засмотрелся. Я
уж хотел по кавказскому обычаю пистолет этот ему подарить, а он не захотел,
предложил сыграть. Так я для пользы дела согласился.
– Ладно, коли для пользы – посмотрю, может, что-нибудь
вам достану.
– А то ведь мне украсть придется, – засмеялся
Борис, – есаул ведь что сказал: оружие красть можно, в бою добывать можно,
а покупать нельзя.
– Да, настоящий абрек, – усмехнулся
Горецкий, – а между прочим, Борис Андреевич, терские и кубанские казаки не
слишком надежны. Среди них весьма популярна идея создания на Северном Кавказе
независимого государства, и они воображают, что Советы им позволят… Конечно,
офицеры менее подвержены красной пропаганде, а среди рядовых казаков такие идеи
очень даже в ходу. Что еще можете сказать про этого романтического есаула?
– Вспыльчив, – продолжил Борис, – но в
отличие от Осоргина отходчив и добр, нисколько не злопамятен. В общем, мне
трудно представить такого человека в роли предателя.
– Это всегда трудно, – негромко сказал
Горецкий, – представить человека, с которым ты разговаривал по душам, пил
на брудершафт, играл в карты, ходил под пули, представить такого человека в
роли предателя, вражеского шпиона или убийцы… Преступники, Борис
Андреевич, – такие же люди, как мы с вами, и зачастую очень даже
симпатичные… Ладно, я отвлекся. Что вы можете сказать о Мальцеве?
