Глава 2
«Все силы Советской республики должны быть напряжены, чтобы
отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного
наступления Красной Армии на Урал и на Сибирь…»
В. Ленин. Известия ЦК РКП(б), 1919
– Нуте-с, голубчик Борис Андреевич, позвольте
поздравить вас с прибытием на место! – Полковник Горецкий налил в большую
фарфоровую чашку заварки, затем кипятка из самовара и протянул Борису. На столе
лежал пшеничный калач и стояла тарелка мелко наколотого сахару.
Борис молча принял из рук Горецкого чашку. Он был голоден и
зол, время клонилось к вечеру, уж скоро начнет смеркаться. Они провели в дороге
весь день, толком не ели и вот теперь вынуждены довольствоваться сухим калачом
с чаем. Хотя сердиться было глупо, потому что он прекрасно знал принципы
полковника Горецкого: как можно меньше появляться на людях. Полковник приехал в
город Ценск по своим важным и таинственным делам, и для этих дел было
необходимо, чтобы как можно меньше людей знало, кто он такой. Поэтому он не жил
в гостинице, а снимал скромную квартирку на окраине города, не посещал театры и
рестораны. Все это Борис понимал, потому что хоть и с недавнего времени, но
состоял при полковнике офицером для негласных особых поручений, но вот его
желудок бурно протестовал.
Без стука, но деликатно отворилась дверь, и денщик Горецкого
Саенко внес аппетитно пахнущие свертки.
– Поверьте мне, Борис Андреевич, что жизнь на окраине
имеет свои преимущества, – посмеивался Аркадий Петрович Горецкий, нарезая
холодную телятину. – И эти неуютные стены могут сослужить нам неплохую
службу.
Действительно, квартира была неуютна. Дом, который выбрал
Горецкий, был большой, но старый, стоял в разросшемся запущенном саду. Дом был
одноэтажный и имел неправильную форму – буквой «Г». И вот в короткой половине
буквы «Г» и поселились полковник, Борис и Саенко. Имелись там три довольно
большие комнаты, но были они запущены, и мебель стояла до неприличия ветхая и
разномастная. Саенко наскоро прибрался в комнатах, выбросил кое-какую хозяйскую
рухлядь, но там, по выражению его, нужно было семь дней скрести и мести. Однако
Горецкого привлекла квартира тем, что у половины дома был вход, отдельный от
хозяев. Двери выходили в донельзя запущенный сад, и по дорожке, устланной
ранними желтыми листьями и опавшими гнилыми яблоками, можно было пройти
незаметно и выйти в маленькую калиточку, оказавшись в крошечном тупичке, где
никто и не ходил. Это как нельзя лучше подходило к роду деятельности полковника
Горецкого, то есть ничьи любопытные глаза не могли видеть, какие гости к нему
ходят.
– Так что разрешите доложить, ваше сковородие… –
почтительно начал Саенко.
По чину полагалось величать полковника вашим высокородием, и
Саенко упорно так его и называл, но от скороговорки получалось не
«высокородие», а «сковородие».
– Так что разрешите доложить: хозяева здешние готовить
нам просятся. Но я, ваше сковородие, опасаюсь, потому как хозяйка уж очень
грязная, неряха, в общем. А хозяин на вид такой вороватый, так и смотрит, что
бы слямзить.
– А ты как определил? – удивился Горецкий.
– А очень просто: хозяин – поляк. А полячишки эти –
народец вороватый, глаза так и бегают, подлый, в общем, народ… И я так считаю,
что лучше у Пунса обеды брать, у них, я узнавал, обеды на дом дают.
Главный ресторан города принадлежал толстому усатому
человеку со странной фамилией Пунс, кормили там и вправду отменно.
– Ладно, Саенко, делай как знаешь. – Горецкий
рассеянно махнул рукой, сделавшись домашним уютным профессором, таким Борис
помнил его с шестнадцатого года, когда в Петербургском университете профессор
Горецкий читал на юридическом уголовное право.
Они не виделись без малого три года, и вот три месяца назад
Борис встретил Горецкого в Феодосии, куда забросили его война и поиски сестры.
Сестру в Крыму Борис не нашел, а нашел Горецкого, который сначала его вроде бы
спас, потом послал на смерть, а потом, когда Борис вернулся и даже сумел
выполнить задание, уговорил его работать у него, мотивируя это тем, что здесь,
у Горецкого, Борис принесет неизмеримо больше пользы России, чем с винтовкой в
окопе. Борис согласился, из Крыма они уехали в Ставку командования ВСЮР
[1]
– Екатеринодар. Там полковник Горецкий отчитался о выполнении
миссии перед непосредственным своим руководителем – начальником Военного
управления при Особом совещании генералом Лукомским и получил, надо полагать,
новое задание. Для этой цели и приехали они в Ценск – довольно большой город на
юге России, уже несколько недель занятый Добровольческой армией под
командованием генерала Май-Маевского.
– Что ж, Борис Андреевич… – сказал Горецкий,
отодвигая чашку.
Повинуясь движению его бровей, Саенко мигом улетучился из
комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
– У меня здесь много инспекционных дел, а также одно
весьма важное и деликатное поручение. Две недели назад махновцы полностью
разбили сводный отряд генерала Дзагоева. Сам генерал тяжело ранен, лежит в
госпитале. Но из допросов оставшихся немногочисленных офицеров и казаков
складывается картина грандиозного предательства. Отряд успешно преследовал
противника, тот не догадывался о его существовании, иначе принял бы бой раньше.
О том, чтобы дать бой у станции Тесовой, генерал решил на рассвете. Собрал
офицеров, отдал приказы. И вот в течение часа махновцам оказались известны планы
отряда и их позиции. Они заранее выставили пулеметы и начали артиллерийский
обстрел минута в минуту – когда конно-горная батарея уже была на позиции, но
еще не была готова к бою. Но сейчас уже поздно, – спохватился
Горецкий, – мы с вами устали, да и подробности этого дела будут мне ясны
только завтра. У меня с утра встреча с начальником здешней контрразведки, а вы,
голубчик, погуляйте по городу, осмотритесь, вам в контрразведке пока мелькать
незачем.
Насчет контрразведки Борис был полностью с полковником согласен.
И если предстоит ему потом расспрашивать людей, то, зная, что он имеет
отношение к контрразведке, вряд ли ему что-то расскажут.
– Саенко! – крикнул Аркадий Петрович. –
Давай-ка стели, брат.
– Было бы чего стелить, – ворчал Саенко,
перетряхивая вещи. – У хозяев ни матрасов приличных, ни простыней чистых
не найти. Ох, и подлый же народ поляки!
– Хоть вы и не любите контрразведку, – усмехаясь
начал Горецкий, намекая на то, что их встреча три месяца назад произошла именно
в контрразведке на допросе, куда попал Борис безвинно, по навету, – но не
могу не признать, что в данном деле действовали они оперативно и, можно
сказать, что и умно.
Они сидели в той же комнате, но хозяйственный Саенко
умудрился придать ей за день обжитой вид. Он откопал в кладовке диван с
протертой до дыр обивкой и застелил его реквизированной у хозяйки красной
плюшевой портьерой. Клопы по причине долгого неиспользования дивана ушли из
него в другую мебель, так по крайней мере утверждал Саенко. После долгой ругани
нашлись у хозяев и чистые занавески, и даже настольная лампа. Пока Борис
прогуливался по городу, а Горецкий находился в контрразведке, Саенко привел
откуда-то двух разбитных бабенок, которые вымыли окна и полы, а также обмели
многолетнюю паутину на потолке, отчего, надо сказать, еще сильнее стали заметны
грязные потеки на обоях и потертая мебель. Но в целом жить стало можно, как
удовлетворенно констатировал Саенко, когда выпроваживал теток, которым уж очень
хотелось посмотреть на господ офицеров. Обед неутомимый Саенко принес в судках
от Пунса, тот и вправду был неплох.
