– Однако вы не устраиваете из этого
представления, – не утерпел Борис.
– Я – командир и могу поручить такое отвратительное
дело другим, – вздохнул Мальцев.
– Осоргин и остальные делают это совершенно
добровольно.
– Человек – великая тайна, но и большая сволочь, –
философски изрек ротмистр и отвернулся.
– Ваше благородие, пока вы тут канителитесь, всех
приличных коней разберут! – окликнул Бориса Саенко.
Так оно и вышло. Когда Борис притащился к лошадям, там уже
оставались только последние клячи. Саенко, охая и причитая, рассматривал их и
безнадежно качал головой.
– Уж не знаю, как вы ездить будете на этом старье.
Выбирать-то не из чего, – вздыхал он.
Пришел солдат, привел заморенную лошадь с опавшими боками,
снял уздечку, плюнул и ушел.
– Забирайте этого! Я себе у махновца нормальную кобылку
нашел.
Это был очень худой жеребец непонятного цвета с длинными
гривой и хвостом, про которые только при очень внимательном осмотре можно было
сказать, что они светлые. Бока были покрыты паршой, глаза мутные. Саенко
осторожно подошел к жеребцу.
– С виду породистый, да только больной. – Он
погладил жеребца по холке. – Ваше благородие, так это ж Ахилл!
– Да ты что, Саенко? – Борис никак не мог узнать в
заморенной кляче игреневого красавца Ахилла.
– Он самый, полковника Азарова жеребец! Ах ты Господи,
что же с ним сделалось-то!
Борис погладил жеребца по морде. Тот не сделал попытки
отстраниться.
– Ноги целы, – деловито приговаривал
Саенко, – холка тоже не набита. Похоже, что просто оголодал коник, а этот
паразит его не кормил да не чистил…
– А где же масть-то его замечательная? – удивлялся
Борис.
Раньше жеребец был игреневый, то есть темно-рыжий со
светлыми гривой и хвостом. Теперь же шерсть была бурой от грязи.
– Тут вот что вышло, – приговаривал Саенко
откуда-то снизу, – он переживал очень после смерти Азарова, есть
отказывался. Конь нежный, породистый – кубанской строевой породы, между прочим.
К нему бы с лаской, а этот, – Саенко кивнул в сторону ушедшего
солдата, – небось нагайкой норовил. Ахилл – жеребец самолюбивый, есть
отказывался, а тому и наплевать, да еще кормил небось пустой соломой, сволочь…
Ох, накостыляю я ему, как разыщу!
Саенко выпросил у хозяина котел и поставил его на огонь во
дворе.
– Перво-наперво мы его вымоем да выскребем как следует,
а уж потом накормим.
– Ты вот что, Саенко, – Борис решительно взялся за
скребок, – я сам хочу за ним ухаживать. Теперь у нас так будет: кто на
лошади ездит, тот ее и кормит-поит.
– Это правильно, ваше благородие, – оживился
Саенко, – лошадь она завсегда чувствует, кто хозяин. Ты к ней с лаской да
заботой – она тебе сторицей отплатит, жизнь в бою спасет. А теперь слушай, что
делать нужно.
Горячую лошадь после похода нужно поводить медленно, чтобы
она остыла, поставить в конюшню и дать сена. Два часа после похода ее сперва
напоить надо, а потом уж кормить овсом или ячменем. Кормить сперва нельзя, потому
как зерно разбухнет и разорвет желудок – уж так лошадь устроена. Сена ему на
всю ночь положить надо. – Приговаривая так, Саенко усердно работал
скребницей.
Ахилл тихонько переступал с ноги на ногу, один раз даже тихо
заржал.
– Видишь, нравится ему, ишь как оживился. Ничего,
голубчик, ты у нас скоро еще краше станешь! – посулил Саенко и ушел за
водой.
– Что, Ахилл, жалко хозяина? – спросил Борис и
прижался щекой к теплой морде. – Мне, брат, тоже его жалко. Хороший
человек был полковник Азаров, и смерть у него была хорошая, в бою.
Расчесывая спутанную светлую гриву, Борис думал, что
полковник Азаров погиб, как настоящий мужчина и офицер. И не было никаких
душещипательных сцен, когда полковник, умирая, просит слабым голосом передать
далекой любимой женщине платок либо еще какой-то пустяк. С некоторым
злорадством Борис подумал, что полковник даже и не вспомнил в походе о своей
обожаемой Софи. «Делу – время, потехе – час», – одобрил Борис.
Дальше мысли его обратились к тому самому делу, за которым и
послал его в рейд полковник Горецкий, – обнаружить предателя среди
четверых офицеров. За всеми последними событиями Борис о главном своем деле
как-то подзабыл. Вопрос этот никак не прояснился, за исключением того, что
после смерти полковника Азарова осталось трое подозреваемых вместо четырех.
«Эдак они все перемрут, а который останется, тот предатель и
есть», – невесело подумал Борис, а затем решил, что судьба опять дала ему
шанс – ведь он встретил в отряде двоих подозреваемых – Мальцева и Осоргина.
Конечно, заманчиво было бы думать, что предателем является Осоргин – уж очень
большую неприязнь вызывал он у Бориса, но доказательств у него не было никаких.
Наоборот, логика подсказывала, что не стали бы вербовать в разведчики такую
необузданную личность. Борис видел его в бою. Осоргин действительно храбр до
безрассудства и как боец один стоит пятерых. А что касается его упорного
желания каждый раз самому расправляться с пленными, то здесь Борис видел нечто
ненормальное, какие-то психические отклонения. Любой врач, без сомнения, дал бы
характеристику Осоргину как психически неуравновешенному, склонному к убийству
типу. Нет, будь Борис на месте тех, кто в свое время вербовал предателя, ни за
что не стал бы доверяться такому человеку, как поручик Осоргин. С этой точки
зрения больше подходит ротмистр Мальцев – всегда спокоен, со всеми у него
ровные отношения, головы не потеряет, вроде бы и смотрит добродушно, а на самом
деле жесткий, решительный… А в общем, черт их всех разберет, нет, слишком
сложно такое поручение для Бориса!
Допрос продолжался второй час.
– Ну, Охрим, – с деланной мягкостью проговорил
полковник Горецкий, внимательно вглядываясь в рябое лицо арестованного, –
твоя судьба в твоих руках. Если ты будешь честен со мной, расскажешь все, что
тебе известно, – останешься жив, а может быть, даже выйдешь на свободу, а
если будешь и дальше ваньку валять…
– Мы люди маленькие! – захныкал верзила. –
Знать ничего не знаем, ведать не ведаем! Это все господа, ихние дела, а я что,
я что прикажут, то и делаю…
– Ох, не верю, друг любезный, не верю, –
усмехнулся Аркадий Петрович, внимательно следя за мимикой и жестами
Охрима, – ты ведь знаешь, мне часто приходится людей допрашивать, и что
интересно, люди мне часто врут. Так вот я научился определять, когда они врут,
а когда говорят правду.
– Ничего я этого не понимаю. – Охрим смотрел прямо
в глаза Горецкому, хлопая ресницами и делая совершенно честные глаза.
– Зря стараешься, любезный. Мы арестовали кондитера
Лозового – этот милейший человек имел неосторожность заявиться на квартиру Кулябко,
не обратив внимания на знак в окошке. Что с него взять – кондитер… Так вот этот
господин скоро заговорит, кондитер, одно слово, ему много не надо. А когда он
заговорит – ты будешь мне совершенно неинтересен… Сам понимаешь, что тебя ждет.
Опять-таки ты ведь мужичок неглупый, ты понимаешь – когда заговорит Лозовой, он
тебя представит в самом мрачном свете… Извини, любезный, я слишком мудрено для
тебе говорю… Короче, будет на тебя всех собак вешать… А сейчас ты можешь на
него наговорить… Кто первый запоет, тому больше веры.
