Горецкий явился под вечер и был мрачнее тучи.
– Аркадий Петрович, мне нужно с вами поговорить! –
заявил Борис.
– Вот именно, голубчик, у меня тоже есть для вас
новости, – вздохнул Горецкий. – Дела мои в Ценске закончены, и наше с
вами общее дело мы благодаря вам и Саенко довели до логического конца, хотя и с
большими сложностями. Допросил я ротмистра Мальцева, он совершенно спокоен,
ведет себя мужественно, чего я и ожидал. Такого человека надобно иметь в
единомышленниках, а не во врагах! И на черта он связался с Петлюрой? –
вздохнул Горецкий.
– Послушайте! – встрепенулся Борис. – За всей
этой суматохой мне только сейчас пришло в голову: если предатель – не
штабс-капитан Коновалов, то кто же тогда убил коновода Пряхина и зачем?
– Я задал ротмистру этот вопрос, и он ответил, что
Пряхина убил он, потому что Никифор Пряхин, будучи в госпитале, совершенно
случайно подслушал разговор Мальцева с Кулябко. Разговор был конфиденциальный,
и, если бы Пряхин начал болтать, кое-кто мог бы заинтересоваться, а Мальцев
должен был быть вне подозрений.
– Как Кулябко оказался в госпитале?
– Так он же служил там заместителем начальника по
снабжению. А вы не знали? – удивился Горецкий. – В общем, они так и
не поняли, слышал ли Пряхин что-нибудь, но рисковать не могли, оставляя его в
живых… Не один Пряхин был его жертвой в Ценске. Когда Кузнецов узнал о
задуманной мной проверке пятерых подозреваемых при помощи пакетов с
фотографической бумагой, он решил переиграть меня и подставить в качестве
подозреваемого есаула Бережного. Естественно, Бережного нужно было убрать, пока
его не арестовали. Бережной хорошо знал Мальцева и впустил его к себе, ничего
не подозревая. Этим он подписал себе смертный приговор. Значит, так, голубчик
Борис Андреевич, послезавтра я выезжаю в Новороссийск, а вам надлежит подождать
три дня, кстати, отдохнете пока, рану подлечите, к тому времени я вам пришлю
инструкции, куда ехать.
– Но я должен позаботиться о Варе, – растерялся
Борис.
– Вот об этом я и хотел поговорить. В Новороссийске у
меня будет возможность устроить вашу сестру на пароход, отправляющийся в
Константинополь. Это хорошая возможность для нее покинуть Россию.
– Вы считаете, что это необходимо? – упавшим
голосом спросил Борис.
– Более чем, – сухо проговорил Горецкий, – я
вам настоятельно советую использовать представившуюся возможность, а не ждать,
когда объявят официальную эвакуацию.
– Что вы говорите? Неужели такое возможно?
– Дурные вести с фронтов, голубчик, – вздохнул
Аркадий Петрович, – очень дурные.
Он отвернулся к окну, помолчал немного, потом сказал:
– Вы же знаете: существовал проект: в начале сентября,
когда погода еще теплая и полно везде корма для лошадей, собрать кулак из
лучших полков и идти на Москву. Не думаю, чтобы красные тогда смогли нас
остановить. А если судить по рейду генерала Мамонтова у Тамбова, где население
встречало его с радостью и пополняло его ряды, то и войска, шедшие на Москву,
ожидал бы такой же прием. Разумеется, это был очень смелый план, Лукомский
очень стоял за него. Но Антон Иванович… надо было срочно решаться, а они все
судили да рядили. И он не сказал своего веского слова вовремя. А теперь уже поздно, –
жестко закончил Горецкий.
– Неужели поздно? – Борис сжал руки в кулаки и
подошел вплотную к полковнику. – Значит, все напрасно и не видать нам
никакой победы?
– После Орла кончились степи, и начинается лесополоса,
где коннице воевать значительно труднее.
– Мне это известно, – саркастически улыбаясь,
вставил Борис.
– А пехота у красных гораздо многочисленнее, –
продолжил Горецкий профессорским голосом, как будто читал лекцию в аудитории
университета.
– Что вы мне прописные истины рассказываете! – взорвался
Борис. – Вы все всегда знаете, что же теперь будет?
– Поручик! – В голосе Горецкого не осталось ничего
профессорского, пенсне слетело с носа и закачалось на шнурочке. – Не
забывайтесь!
– Виноват, господин полковник! – угрюмо проговорил
Борис.
– Ох, Борис Андреич, хотел бы я быть не прав! Но
ожидать нужно самого худшего… Пока шло время, красные смогли подтянуть
освободившиеся силы с других фронтов. Наши полки дрались геройски, не мне вам
рассказывать, но они измотаны штопкой прорех – фронта-то сплошного не было.
Были отдельные группы войск, а между ними – никого. Красным просто просочиться.
Резервов у нас нет, в общем, начался отход, – произнес Горецкий роковое
слово. – Отступают с боями, но отступают и будут отступать – время
упущено. Так что собирайте сестрицу вашу – все, что смогу, для нее сделаю…
– Благодарю вас… Аркадий Петрович, у меня еще одно дело
к вам, – нерешительно начал Борис.
– Слушаю вас, голубчик, – рассеянно ответил
полковник, поворачиваясь к лампе, и тут Борис отметил, как он постарел и плохо
выглядит.
Борис развернул холстину и разложил на столе картину
Мантеньи. Горецкий удивленно сверкнул пенсне и склонился над столом.
– Вот это да! Откуда у вас такой шедевр?
– Мне отдала его княгиня Задунайская, я привез его из
ее разграбленного имения. Вы не поверите, но она хочет, чтобы деньги от продажи
картины пошли на помощь русским за границей, когда мы… если мы…
– Отчего же не поверю – поверю. Княгиня – женщина
добрая и честная, а еще дальновидная, умом не обижена. Стало быть, она тоже
считает, что единственный выход – эмиграция?
– Она умирает, – печально сообщил Борис.
– Тем более, перед смертью некоторые люди вещунами
становятся. Жаль княгиню, но, возможно, для нее так лучше. Итак, что вы хотите,
чтобы я для вас сделал?
– Аркадий Петрович, возьмите вы эту картину в
Новороссийск и переправьте за границу! – взмолился Борис. – Как ее
нашел, ни минуты покоя не имею, спать спокойно не могу!
– Нет, голубчик, – твердо сказал Горецкий, –
не могу я такого сделать. Если бы сам ехал, тогда взял бы. А девушке молодой
такую ценность доверять никак нельзя – значит, ее жизнь опасности подвергать.
Нет у меня в Новороссийске настолько верного человека, чтобы такой шедевр
вывезти. Вы хоть примерно представляете себе, сколько она стоит?
– Примерно, – вздохнул Борис. – Что же мне
делать?
Горецкий вытащил из шкафа свой дорожный саквояж и достал из
него небольшую трость. Он что-то сделал с ней, покрутил, и в руках у него
оказались две половинки. Тогда он вынул из углубления длинный металлический
цилиндр примерно полдюйма в диаметре. Потом он еще раз посмотрел на картину и
аккуратно навернул ее на цилиндр, а тот убрал в половинку тросточки. Опять
что-то покрутил и протянул трость Борису.
– Попробуйте развинтить!
Как Борис ни старался, у него это не получилось. Горецкий
усмехнулся и объяснил ему секрет трости.
