Борис совершенно потерял голову и бросился на Софи с
утробным рычанием.
Софи бурно дышала, постепенно и сама стирая тонкую грань
между хорошей актерской игрой и подлинным увлечением.
– Только ты, дорогой, только ты… – ворковала она
низким, волнующим голосом, прерывающимся страстными вздохами, – только
тебя…
Борис, не вслушиваясь в ее бессвязный лепет, покрывал
жаркими поцелуями шею и плечи Софи, ее грудь, едва прикрытую сильно
декольтированным платьем. Тяжело дыша, не в силах больше бороться со страстью,
он торопливо начал расстегивать крючки и застежки. Огрубевшие в походе пальцы
не могли справиться со сложной женской механикой.
– Как ты неловок, милый, – с легким недовольством
промурлыкала бывшая баронесса и несколькими уверенными движениями помогла
возлюбленному преодолеть последние преграды. Освободившись от тесных о??ежд, она
раскрыла объятия и воскликнула:
– Иди же ко мне, дорогой! Я не в силах больше ждать!
Борис и сам был больше не в силах. Торопливо овладев Софи,
он тяжело задышал, и все кончилось слишком быстро.
– Фи, дорогой, – обиженно проговорила Софи, но тут
же сменила гнев на милость и проворковала: – Ничего страшного, ты просто
слишком долго был один… Не волнуйся, у нас впереди целая ночь. – И ее
восхитительные пальчики принялись исполнять на весьма чувствительном
музыкальном инструменте такую волнующую пьесу, что Борис в мгновение ока забыл
о своей неудаче и был готов к новым подвигам. Софи была упоительна и неутомима.
Час за часом проходил в чередовании бурных ласк и коротких передышек, полных
нежных перешептываний и любовного воркования. Наконец, уже под утро, Борис,
совершенно обессиленный и опустошенный, забылся глубоким сном. На лице его
играла счастливая улыбка.
Софи полежала немного неподвижно, вслушиваясь в ровное
дыхание. Вряд ли он теперь проснется до утра, но осторожности ради следовало
немного подождать. Наконец она сочла возможным легонько выскользнуть из его
сонных объятий, не спеша оделась и оглянулась по сторонам. Тусклый осенний
рассвет заглядывал в окно. В комнате было полутемно, но Софи видела неплохо.
Пора было приступать к обыску. Всего три маленькие комнатки,
она быстро найдет то, что ей нужно. Итак, куда он мог это спрятать?
Софи быстро обшарила ящики стола – они были пусты, потому
что полковник Горецкий забрал сегодня утром все бумаги. Всего один шкаф,
подоконники и один чемодан. Картины нигде не было. Куда он мог ее задевать? Она
перетрясла еще вещмешок Бориса, не особенно заботясь о тишине – ее любовник
спал как убитый… И вот когда Софи уже начала волноваться, она совершенно
случайно обнаружила одну очень любопытную вещь… Так вот в чем дело! Так вот
почему он был так спокоен…
Уже в шляпке и плаще она подошла к постели.
– Прощайте, милый мальчик! – нежно прошептала
прелестница. – Никто меня не упрекнет в том, что я не выполняю своих
обещаний. По крайней мере у вас будет что вспомнить – вы получили взамен
картины ночь любви… И кто знает, возможно, это даже больше, чем небольшой кусок
холста, покрытый краской, не имеющий здесь, в России, никакой ценности? И
существует огромная вероятность того, что вас вскоре просто убьют. Так что
вспоминайте меня с нежностью и считайте, что вам повезло!
С этими словами бывшая баронесса Штраум запечатлела на лбу
спящего Бориса целомудренный поцелуй и удалилась, аккуратно притворив за собой
дверь.
* * *
Утром Борис проснулся поздно с ощущением счастья. Он
поднялся, умылся, насвистывая мотивчик из Оффенбаха. Отсутствие Софи нисколько
его не удивило: не может приличная дама позволить себе выходить утром из дома
мужчины. Наверняка выскользнула на рассвете. Конечно, Борис ощутил легкую
неловкость от того, что не проводил ее, спал как убитый… А впрочем, это не
страшно.
На кухне возился Саенко, готовил завтрак, недовольно бурча
себе под нос:
– Ох, и подлый же народ эти немцы!
– Чем тебе немцы-то не угодили, старый ворчун? –
спросил его Борис со счастливой улыбкой.
Все ему казалось сегодня замечательным – и осеннее утро, и
ворчливый ординарец.
– Так ведь что за человек! – охотно ответил
Саенко. – Хотел я немцу-колонисту керенки сплавить, так ведь не взял!
Пришлось «колоколами»
[18]
расплачиваться.
– Да керенки сейчас ни один дурак не возьмет! –
рассмеялся Борис. – Ты, брат, побольше яиц жарь, я бы сейчас целого быка
съел.
Огромная яичница аппетитно скворчала на сковороде. В
ожидании завтрака Борис по привычке заглянул за киот, где у него была спрятана
трость Горецкого с картиной внутри… О ужас! За киотом было пусто, только
красивый паук с красно-синей спинкой приступал там к созданию нового шедевра
ковроткачества и был очень недоволен тем, что ему мешают.
Борис похолодел.
– Саенко! – крикнул он на кухню севшим от волнения
голосом. – Саенко, ты за киотом ничего не прибирал?
Саенко вошел в комнату со сковородой в руке и предвкушением
завтрака на выразительной физиономии.
– Чего-с, ваше благородие? – переспросил он.
– За киотом… ничего ты не прибирал?
– За киотом? – Удивлению Саенко не было
границ. – Чего мне там делать-то, за киотом? Али у вас что пропало?
– Пропало… – проговорил Борис упавшим голосом,
вспоминая старика Борисоглебского, отдавшего жизнь за эту картину, княгиню
Задунайскую, сделавшую его, Бориса, исполнителем своей последней воли…
Так вот зачем приходила к нему несравненная Софья Павловна!
Дурак! Несчастный дурак! Так глупо, так бездарно попасться!
Купиться на лживые слова смазливой бабенки, на ее фальшивую улыбку, на
фиалковые глазки! Видел ведь, как она обращалась с покойным Азаровым, помнил по
Крыму, какая она авантюристка, – и все равно попался в старую как мир
ловушку! Как тот паучок за киотом, Софи раскидывает свои сети и ловит в них
таких вот легкомысленных идиотов. Господи, до чего легко мужчины попадают в
сети таких очаровательных паучих!
А он-то удивлялся, зачем она поселилась у княгини. Все ясно:
она откуда-то пронюхала о картине и выжидала. И Борис, рискуя жизнью, сам,
своими руками добыл для нее бесценный шедевр! Какой же он идиот!
Борис стоял посреди комнаты, ругая себя последними словами.
Чувства его были так ярко написаны на лице, что Саенко переполнился жалостью к
поручику и спросил:
– Ваше благородие, что ж ты так убиваешься? Что у тебя
там такое пропало, что на тебе лица нет?
– Ох, Саенко… – в голосе Бориса отчаяние и
раскаяние были смешаны в равных пропорциях, – ох, Саенко, как дурак
позволил я себя обокрасть…
– Эта не та ли барынька, приживалка княгинина, которой
записку вчера носил?
