– Она, Софи… – проговорил Борис покаянно, –
больше некому…
– А ведь говорил же я, – в голосе Саенко звучало
нескрываемое удовлетворение своей прозорливостью, – говорил я, что подлая
она женщина, нету к ней у меня доверия…
Конечно, Саенко скорее думал так, чем говорил, –
высказывать вслух такие мысли о даме благородного происхождения он бы не
посмел, но это, в конце концов, не так уж и важно.
– А что у тебя пропало-то, ваше благородие?
Борис махнул рукой и нехотя ответил:
– И говорить-то не хочется…
– Все ж таки… не тросточка ли, что у Аркадия Петровича
прежде была?
– Тросточка, – удивленно ответил Борис, – а
ты-то откуда знаешь?
– Да так… – ответил Саенко уклончиво, – видел
как-то…
– Тросточка-то что, Бог бы с ней, а в тросточке-то
картина была… – выдохнул Борис с отчаянием, – такая картина… за ту
картину жизнью человеческой заплачено, да, может, и не одной.
– Картина? – переспросил Саенко, вытирая руки
вышитым полотенцем. – А какая такая картина? Не эта ли? – Он шагнул с
чистой половины на кухоньку, сунул руку по плечо в устье печи и вытащил оттуда
валенок.
Наклонив валенок над столом, он вытряхнул на скатерть
свернутый в трубку холст.
Борис, не веря своим глазам, развернул трубку.
«Поклонение волхвов» озарило комнату светом итальянского
полдня.
– Саенко, дорогой ты мой! – Борис повернулся к
ординарцу с глазами, полными благодарности. – Саенко! Не знаю прямо, что и
сказать тебе. Ты ведь просто спас меня… Я бы, может, со стыда застрелился, что
не уберег ее! Как же ты догадался? Как ты нашел ее? А у Софи, выходит, пустая
трость осталась?
– Отчего же пустая? – рассудительно ответил
довольный хохол. – Зачем же барыньку обижать, хоть и аферистка она
первостатейная! Я туда другую картину положил, пущай любуется.
– Какую еще картину? – удивленно спросил Борис.
– Хорошую картину. В лавочке вчера купил, двугривенный
отдал, промежду прочим. Дорогая картина, хорошая – «Как мыши кота хоронили».
– А когда же ты все успел?
– А вот когда обратно записку нес, тогда и в лавочку
зашел, – объяснил расторопный Саенко. – А теперь давайте завтракать,
а то яичница простынет.
Борис представил себе, как Софи развинчивает трость и
вынимает оттуда дешевый лубок, хлопнул Саенко по плечу и расхохотался.
В ноябре девятнадцатого года морозы чередовались с
оттепелями и частыми затяжными дождями. Победоносное наступление Белой армии
захлебнулось, и начался медленный мучительный отход с непрерывными боями. Ведь
день под унылым моросящим дождем шел бой, такой же как этот дождь, долгий и
изматывающий, без решительной атаки и без надежды победить. Это утомляло и
деморализовывало солдат и офицеров. Как только темнело, армия отрывалась от
противника и отходила дальше на юг. Ночевали не раздеваясь, очень скученно,
чтобы быстро собраться в случае внезапного нападения. Все это необычайно
изнуряло людей и лошадей. Усталые солдаты, едва войдя в тепло, тут же засыпали,
у них не было сил для того, чтобы накормить и расседлать лошадей, а ведь от их
состояния зависела возможность двигаться дальше. Едва светало, появлялся
противник, и снова завязывался бесконечный и нудный бой до темноты. И так день
за днем, день за днем.
Иногда, в крайнем утомлении, батарея Алымова, с которой шел
Борис, отставала от других, более подвижных, частей, и приходилось догонять их.
На одном из ночных переходов в степи потеряли дорогу, нашли
крестьянина-проводника. По ошибке или нарочно проводник привел их в деревню,
занятую красными. Дошли уже до середины села, где в темноте размещалось по
квартирам множество вооруженных людей. Возле колодца солдаты поили лошадей.
– Товарищ комиссар! – крикнул один из солдат
подъехавшему к колодцу всаднику. – Наши на том конце расквартировались.
Алымов, поняв, в какую ловушку они попали, не растерялся,
развернул батарею и приказал шагом выходить из деревни и отойти от нее
подальше, прежде чем перейти на рысь. К счастью, было уже темно. Когда на
деревенской улице с кем-нибудь из артиллеристов заговаривали красные, офицеры
задирали плечо, чтобы те не увидели погоны. Несмотря на холод, все были в поту.
Однако красные ничего не заметили, стрельбы не было.
С середины декабря установились жестокие морозы почти без
снега. Дороги замерзли, грязи не было, шли как по паркету. Отступление стало
непрерывным, бои прекратились, началось настоящее безостановочное бегство.
Останавливались только два раза в сутки, чтобы накормить лошадей. Спали на
ходу. От холода, усталости и лунного света у людей начались галлюцинации.
Однажды ночью в рыхлом снегу, разбитом копытами тысяч лошадей, Борис увидел
бесчисленные охапки белых роз. Он ехал, покачиваясь в седле, борясь с дремотой,
и думал о том, что ждет их всех. Это отступление – закончится ли оно
когда-нибудь, или Белая армия, отступая шаг за шагом, день за днем, оставляя
позади один за другим города и села, покинет Россию навсегда, уйдет на чужбину
и растворится, исчезнет без следа среди чуждых народов, словно ее никогда не
было, словно не было героизма и предательства, самоотверженности солдат и
офицеров, генеральских амбиций, словно не было попытки спасти Родину – Родину,
которая не захотела понять и принять своих спасителей, Родину, которая дарит им
на прощание охапки призрачных лунных роз, Родину, которую каждый их них
бесконечно любит и прощает ей все…
