– Поздненько возвращаешься от дамы, – усмехнулся
Алымов.
– Ты ревнуешь, прямо как полковник Азаров, –
рассмеялся Борис.
– Ничуть я не ревную, – с какой-то злобой ответил
Петр, – я женщинами вообще не интересуюсь.
– Что так? – удивился Борис. – Ты всего на
два года старше меня, природа своего требует…
– Противно все, – процедил Алымов, – война
все перевернула с ног на голову, жизнь рушится, а сегодня в ресторане дамы в
бриллиантах сидят как ни в чем не бывало. Делают вид, что ничего не случилось,
что им весело, как прежде. И ведь притворяются все! Ведь нельзя забыть, что
случилось. А так пир во время чумы какой-то получается. А тогда зачем приличия
соблюдать? Делай что хочешь!
– Многие так и делают…
– Вот именно. Я и говорю, что все противно.
– На фронте тебе легче? – осторожно спросил Борис.
– На фронте… – Алымов сердито затянулся потухшей
папиросой. – Красные после каждого поражения устраивают децимации, то есть
каждого десятого – к расстрелу.
– Я знаю, – кивнул Борис.
– Ты знаешь, а я видел! – крикнул Алымов. – В
Добрармии этого не делают, якобы должны драться за идею. Какую только,
непонятно.
– М-да, еще офицеры – понятно, а за какую идею воюют
солдаты?
– Сказать тебе? – зло прошипел Алымов. –
Весной только бой кончился, стояли мы возле Серпуховской. И вот подъезжает ко
мне ротмистр и говорит, чтобы я дал своих, с батареи, чтобы пленных махновцев
расстреливать. Я говорю: мои расстреливать не пойдут! А он так усмехнулся и
говорит, что сам их спросит. И что ты думаешь? Все как один согласились! Вот
тебе и идея. – Он прошипел сквозь зубы ругательство.
– Ты что же, с шестнадцатого года на фронте – и никого
не убил? – усмехнулся Борис.
– Да не валяй ты дурака! – Алымов грозно блеснул в
темноте глазами. – Одно дело – в бою убить человека, который такой же, как
ты, боец. А совсем другое – самому вызваться расстреливать безоружных пленных.
– Я понимаю.
– Ничего ты не понимаешь! Зачем ты вообще приехал?
– Я на службе, – растерялся Борис.
– Ты думаешь, я не понял, зачем ты просил познакомить
тебя с товарищами? – Алымов бросил догоревшую папиросу в окно и немедленно
закурил другую. – Тут и ребенок поймет, для чего приехал полковник
Горецкий, его видели в контрразведке. А ты, значит, действуешь как бы изнутри.
– Полковник Горецкий приехал по очень важным
делам, – отчеканил Борис, – нам с тобой о них знать не положено.
Заодно его попросили решить одну задачу – каким образом погибли полторы тысячи
солдат и офицеров? Ты не задумывался об этом, ведь результаты рейда всем
известны.
– Я очень жалел, что меня не взяли в тот рейд, –
горько произнес Петр, – погибнуть в бою, и пусть все провалится в
тартарары, мне наплевать…
– Там не было боя, – жестко произнес Борис, –
там была бойня. И ее устроил кто-то из пятерых. Полковник Горецкий оторвет мне
голову, – добавил он, помолчав, – я выдал служебную тайну. Но помоги
мне, Петр, дело очень сложное.
– Я не могу, – Алымов неприятно усмехнулся, –
честь офицера…
– А я могу? – Борис подскочил к нему и встряхнул
за ворот. – А один из пятерых мог спокойно отправить на смерть полторы
тысячи человек? Ради чего?
Они долго молчали.
– Честь офицера, – процедил наконец Борис. –
Мне показалось, у тебя не осталось иллюзий.
– Ты прав, – согласился Алымов, – ты меня
убедил. Что ты хочешь, чтобы я сделал? – устало промолвил он. – Я
ведь уже познакомил тебя со всеми, даже с полковником Азаровым. Ты что думаешь:
стоит посмотреть на них твоим орлиным, проницательным взором, и сразу прочтешь
их мысли?
– Нет, разумеется, я отнюдь не обольщаюсь. Человек,
которого я ищу, очень умен. Но возможно, ты, хорошо зная каждого из них,
заметил какие-то странности в поведении, несоответствие слов и поступков…
– Ты хочешь, чтобы я тебе докладывал как филер? –
Алымов смотрел на Бориса презрительно сузившимися глазами.
– Вспомни о полутора тысячах, – в свою очередь,
рассердился Борис. – И если мы его сейчас не остановим, что он еще
натворит?
– Да, и чем выше его чин, тем больше вреда он сможет
принести, – задумчиво проговорил Алымов.
– Ты имеешь в виду полковника… – полуутвердительно
начал Борис.
– Да, но я… ни в чем не уверен. Дело в том, что он…
один раз я заметил… – Внезапно Алымов вскочил, обхватив голову
руками. – Ты соображаешь, что мы делаем? Полковник Азаров – боевой офицер,
служил в царской армии, служил верно, наконец, участвовал в корниловском
походе! А мы его…
– Хватит! – жестко произнес Борис. – Либо ты
мне помогаешь, либо я ухожу и считай, что нашего разговора не было. Мне надоели
твои метания. Прямо как гимназистка: ах, идти к нему завтра на свидание на
большой перемене или это будет неприлично! Если ты уверен, что полковник Азаров
чист, как ангел, так пришей ему крылышки!
– Ладно, – неожиданно согласился Алымов, – ты
прав. Про остальных офицеров я тебе ничего рассказать не могу, а про полковника
вспоминаю вот что. Держится он особняком, это ты знаешь, ни с кем близко не
сходится. Но как-то мы с ним разговорились совершенно случайно – он заметил,
что я хромаю. Я рассказал ему о чертовом колене, он отнесся с пониманием и
сказал, что у него самого иногда сильно ноет старая рана в спине. Иногда
приходится даже принимать морфий. Услышав про морфий, я испугался – боюсь
привыкнуть, потом не смогу обходиться без него… Но полковник успокоил меня,
сказал, что, имея сильную волю, можно удержаться от частого приема и
пользоваться морфием только изредка, когда уж совсем невмоготу. И еще он
сказал, чтобы я обращался к нему, если станет совсем плохо.
– Добрый самаритянин, – иронически протянул Борис.
– Нет, просто он знает, как может болеть старая
рана, – спокойно ответил Алымов и сделал вид, что не заметил, как Борис
покраснел от стыда. – Так вот, недели полторы назад меня что-то сильно
прихватило. Дело было ночью, спать я не мог. Сначала ходил по комнате, курил –
когда нога болит, лежать совсем не могу, лучше ходить, хоть и хромая. Ну, про
мои мучения тебе не интересно, в общем, часа в два ночи я окончательно озверел
и решил идти к полковнику Азарову, извиниться за то, что разбудил, и попросить
у него два грана морфия. Вот и пошел пешком, тут недалеко. Пропуск для ночного
хождения у меня есть. Притащился на квартиру полковника, стучу тихонько, потому
что увидел, что лампа горит. А у него квартира в небольшом доме, и вход от
хозяев отдельно, причем крылечко выходит прямо в переулок, то есть по двору
проходить не нужно. На мой стук дверь сразу открывается, не спрашивая, и на
пороге стоит этакий гомонкулус. Это его денщик, полковника-то, звать Иваном.
Такой мужик саженного роста, руки как грабли. Меня увидел, даже отшатнулся,
смотрит дико и молчит.
