Сперва ужас бил по животу и вгрызался в кишечник. Штефан часто-часто дышал, потому что сердце билось, как заяц в мешке. Вскоре страх отступил, и, если Штефан не отворачивался, Смерть была почти прекрасна.
Школьные плакаты, схемы и диаграммы не показывали, что умирающее тело состоит из пленок, связок и жидкости; в учебниках не писали о том, какое яркое у человека нутро, не писали о силе боли. С мясом и мозгами наружу любое существо удивительно, хотя все трупы одинаковые: внутренности растерзанного солдата такие же, как у пони, гуся, девушки, собаки, свиньи или ребенка. Разница лишь в размере и количестве. Если присмотреться, плоть у каждого разная, а обгоревшая — черная у всех.
Однажды ночью Штефан наткнулся на изогнутую железку и вспорол себе шею. Он глотал собственную кровь, которая стала последней едой, а потом вообще не мог глотать. Штефан понял, что конец будет не таким, как ему думалось. Он умрет от истощения.
Вскоре ухмыляющийся янки отнял у Штефана винтовку и патроны, потрепал по затылку и велел бежать к маме. До слез и соплей Штефан не унизился — он потерял сознание. В полевом госпитале рану на шее залатали, а потом его кормили из бутылочки, как младенца. Штефана даже в плен не взяли и через неделю отправили домой.
Дом Штефана стал кучей битого камня на разбомбленной улице. Там посреди дороги стояло кресло, в кресле сидела веснушчатая Герда Зефферт и дрожала, как крыса под током. Ее рот облепила короста, на коленях багровели болячки.
— Вид у тебя жуткий, — отметила Герда, встряхнув косами. — Если некуда пойти, у членов «Союза немецких девушек» дом на Мюллерштрассе. Крыши у нас там нет, но ты приходи, гостем будешь.
— Солдаты здесь уже были?
— Да, как мы ни прятались, они нас нашли. Герда снова встряхнула косами. — Некоторые девочки сопротивлялись, некоторые обмазывались грязью или притворялись мальчиками, но все это глупости. Не помогло. Солдаты уже ушли.
Герда рассказала, что ее мать погибла шесть месяцев назад. Когда завыла сирена, фрау Зефферт вязала вместе с товарками по партии. Она обещала, что тоже прибежит в укрытие, вот только ряд закончит. Узор «двойная коса» не из простых, а убежище вон оно, за углом. Кроме того, фрау Зефферт знала, что тревоги часто бывают ложные. Та тревога ложной не была.
— Твоей мамы там тоже нет, — сказала Герда. У нее задергался рот, и Штефан понял, что вопросов лучше не задавать. — У нас убежище в угольном подвале на Мюллерштрассе. Очень надежное!
— Герда, с бомбами покончено.
— Я знала, что мы победим, — вздохнула она. — Heil Hitler!
Когда о поражении речь не шла, Штефан не спал, но вот Германию разбили, и ни на что, кроме сна, не осталось сил. На вражеской кровати под пуховым одеялом в розовый цветочек сон сразил его наповал.
Проснувшись, Штефан увидел изгиб одеяла, а на горизонте изножья — горную цепь своих ступней. Его тело простиралось на столько миль, что сознание тщетно старалось определить, где ноги и что за голубоватый свет сочится из-за штор, утренний или вечерний. В окна стучал дождь. Просыпаясь, Штефан слышал и другой звук — скрежет камней под каблуками. Оказалось, это воздух скрежещет в горле.
Захотелось отлить, и Штефан сел. От движения закружилась голова. Наконец комната остановилась, Штефан выпил стакан воды с тумбочки и выбрался из постели.
Он шатался, как старик, и почему-то был в чужой пижаме. Куртка взмокла от пота, поэтому Штефан снял ее и натянул чистую, которая, аккуратно сложенная, лежала на стуле, а сверху надел тяжелый, словно шинель, халат. С халатом пришлось повозиться — надо было запахнуться и завязать пояс. Без терпения и сосредоточенности тут никак.
Потом Штефан вспомнил, что и прежде надевал халаты, хотя сколько раз, сказать не мог. Коридором он побрел в ледяную уборную, обложенную зеленым кафелем, потом обратно, перебирая руками по стене, словно альпинист.
В комнате он застал тетю Элизабет — в накинутой на плечи шали она стояла у окна.
— Здравствуй, Штефан, — проговорила она. — Я принесла тебе ужин. Ты же наверняка сильно проголодался.
Штефан лег в постель прямо в халате. Обращается с ним как с ребенком. Да еще взбила подушку и расправила простыню! Это раздражало.
— У тебя жар, да? Сон обязательно поможет, но ты должен есть. — Элизабет села на кровать, прямо Штефану на ногу. Тут же вскочила и давай извиняться, словно могла его раздавить. Потом опустилась на самый краешек кровати и затеребила бахрому шали. — Мы с тобой уже встречались. Тебе в ту пору было почти три, совсем малыш. Но даже тогда ты прекрасно говорил по-английски.
— Не помню…
— Я и с отцом твоим встречалась. Он очень любил твою маму и тебя, разумеется.
Штефан уже не помнил времена, когда его родители любили друг друга. В тяжелом халате он сильно потел. Тетя Элизабет была вроде немолодой, но и не старой тоже. Губы накрашены, пахнет духами. Штефан не знал, что сказать.
Глаза Элизабет скользнули по его груди и рукам. На тумбочке лежали сигареты и зажигалка.
— Наверное, все солдаты курят, — проговорила Элизабет.
— Нет, вовсе нет. «Зиппо» мне подарил американец. Очень хорошая зажигалка, не раз выручала.
— Кажется, парень ты практичный. Не из тех, кто тратит полжизни, докапываясь до сути.
Штефан не понимал, что тетя имеет в виду. Впрочем, суть его жизни уже уничтожили. Штефан щелкнул зажигалкой. Когда он в последний раз курил? Кажется, несколько недель назад.
— Когда твоя мама была маленькой, она вырывала сеянцы, чтобы посмотреть, проросли или нет. Очень в ее духе: она хотела всего и сразу. — Элизабет подняла подбородок и легонько дунула, отгоняя дым. — Хотела знать наверняка, что все получится именно так, как нужно ей. По-моему, торопить события не стоит, как ты считаешь? Не то возможности не успеют проклюнуться из семени.
Ну и разговор! Как в кино: на такие темы любовники беседуют. Штефан вдруг почувствовал себя совсем взрослым.
— Только прав ты или нет, понимаешь слишком поздно. В жизни ничего не происходит дважды. На ошибках учиться не получается, поэтому каждый день мы совершаем новые.
Штефан не знал, говорит Элизабет о себе, о нем, о войне или ни о чем конкретно — просто тишину заполняет.
— Штефан, как ты хочешь жить дальше?
— Хочу служить родине! — отчеканил Штефан и тотчас почувствовал, что Элизабет разочарована. Ответил, как детсадовец, заучивший пару фраз для праздника в «Дойчес юнгфольк», но слова эти прочно засели в голове, и другого ответа Штефан пока не знал.
— Да, конечно, — кивнула Элизабет. — Хочешь служить родине. Великой Германии.
— Ее больше нет.
— Да уж. Прости, зря я раны бережу. Ты, наверное, зол, что тебе врали и заставляли сражаться.
— Никто меня не заставлял, — покачал головой Штефан и решил сменить тему: Элизабет задает слишком много вопросов. — У меня для вас подарок. — Он соскользнул с кровати, подошел к чемодану — после сигареты получалось куда легче — и протянул Элизабет сверток.
