Проснувшись, Элизабет сразу увидела Антье. Значит, Карен принесла ее из своего номера и уложила на кровать. Элизабет приподнялась на локте и всмотрелась в личико спящей девочки. Дочь Майкла, такая невинная и безмятежная! Сейчас голубоватая дымка рассеется и начнется первый день ее новой жизни. За ним второй, третий, четвертый, и со временем немецкая девочка исчезнет. В четыре года потерять всех и все, даже родной язык, — испытание не из легких.
За шторами светило солнце. Майкл сейчас наверняка просыпается рядом с Франческой Брайон.
Элизабет встала и оделась. Когда она застегивала серьги, в зеркале появилось отражение Антье. Босая, в ночной рубашке, девочка оглядывалась по сторонам.
— Mutti! — позвала она.
Элизабет проворно закутала Антье в кардиган, поднесла к окну и показала на волны, женщину с собакой, лодку и голубя.
— Море. Леди. Лодка. Птичка.
Антье внимательно смотрела на ее губы, точно стараясь понять, как произносятся незнакомые слова.
— Mo-ре. Лей-ди. Лот-ка. Птиш-ка.
Попрощаться с Антье спустился чуть ли не весь персонал отеля. Мистер Стаббард вручил Элизабет плотный конверт, в котором лежали документы и письмо.
Элизабет! Здесь все нужные документы. Их готовили очень тщательно, проблем возникнуть не должно. Свидетели уже расписались, вам с Джорджем осталось поставить подписи там, где я пометила.
Отныне она твоя. Если начнет расспрашивать, говори, что тебе ничего не известно. Обещай, что она никогда не узнает, кто я ей. Ты не понимаешь, что сейчас творится в Германии.
Пожалуйста, не пиши мне, а если придется, очень прошу, не упоминай ее. Умоляю, не рассказывай никому. Моя жизнь в твоих руках.
Пожалуйста, не думай обо мне слишком плохо.
Карен.
В документах на удочерение говорилось, что мать девочки умерла два года назад. Отец «не установлен».
— Милая, хочешь молока? Молока? — Элизабет показала на кувшин с молоком.
Антье выглянула из самого грязного угла чулана, где пряталась между прессом и метлами. Малышка оделась — натянула вязаные брюки, нарядное платье с розовыми шелковыми цветочками по подолу и пальтишко. Даже сумочку свою взяла. Раскраска, цветные карандаши и ночная рубашка валялись кучей на полу. Элизабет опустилась на колени, и Антье испуганно вжалась в стену.
— Она не умеет говорить, — посетовала Кристина. — Лишь повторяет за мной слова.
— Что мне ей сказать? Какие слова она уже знает?
— Карандаш, — ответила Кристина. — Краски. Кукла.
Элизабет протянула Антье чашку с молоком, но девочка отвернулась и спрятала подбородок в бархатный воротничок платья.
— Солнышко, пожалуйста, выпей! Ты же с утра ничего не ела.
Антье поморщилась, словно голос Элизабет причинял ей боль.
Она не любит молоко, — заявила Кристина.
— Кристина, пожалуйста, поговори с ней, только ласково.
Кристина взяла Антье за руку, забрала у нее сумку и бросила на пол. Потом сжала девочку в объятиях и поцеловала в щеку, да так крепко, что Антье охнула.
— Осторожнее, Кристина, осторожнее! — попросила Элизабет.
Кристина заглянула Антье в глаза — их носы едва не соприкоснулись — и позвала:
— Антье!
— Давай звать ее Элис, — предложила Элизабет.
— Но ведь она Антье!
— Ну, это только произносится немного иначе. Теперь ее зовут Элис, нам нужно ее приучить.
Элизабет дала Кристине чашку с водой, и та поднесла ее к губам Антье. Девочка жадно выпила, пролив немного на воротник.
— Кристина, отведи Элис в гостиную, — велела Элизабет. — У камина тепло, можно поиграть, а я принесу вам печенье.
— На кукольных тарелочках, — попросила Кристина. — И настоящий чай.
— Да, и настоящий чай. Оставь вещи Элис. Я все уберу.
Девочки ушли, держась за руки, а Элизабет подняла ночную рубашку и сумочку. Внутри лежали галька и шарфик Карен.
Элис бродила по дому, открывала двери, ощупывала мебель, спускалась и поднималась по лестнице, точно постоянное движение спасало от слез. Элизабет бросала тряпку для пыли, стирку, кастрюли с кипящим супом и бежала ее искать.
Элис рисовала картинки — гору, елки, двухэтажный дом, мужчину, женщину и мальчика с желтыми волосами и синими-синими глазами.
Элис выбивала Элизабет из колеи, а взять себя в руки никак не получалось. Элизабет не справлялась с элементарными вещами, порой не могла даже дышать, одиночество Элис заражало и камнем давило на грудь. Они так похожи — обездоленные, ждущие того, что никогда не случится.
Однажды за чаепитием для Кристининых кукол и мишки Элис, которое устроили на коврике перед камином, Элис закричала:
— Mutti, Mutti, schau mir mal an!
[23]
Кристина сунула ей мишку:
— Ему так грустно!
— Элис, как зовут мишку? — спросила Элизабет. — Мишка? — Она ткнула пальцем в медвежонка.
— Штефан, — ответила Элис, повернув игрушку к себе.
Это отрешенное неземное спокойствие Элизабет видела в глазах новорожденной Кристины, прежде чем оно сменилось испуганным непониманием. В спокойствии была мудрость, смирение с превратностями судьбы и надежда, что кто-то придет и все исправит.
В присутствии Кристины у Элизабет никогда не сжималось сердце и не болела душа. Либо это просто забылось, а чувство к родной дочери со временем пришло в равновесие.
Любовь к Элис была старше и проще, будто всегда жила в Элизабет и ждала своего часа.
30
Если во время поездки в Хайт по магазинам удается избежать встречи с Рейчел, Элизабет вздыхает с облегчением: «Уф-ф, пронесло!» Порой Эдди вечером приезжает к Джорджу сыграть в криббидж, а вот Рейчел к Элизабет больше не заглядывает, они больше не вяжут и не штопают вместе.
Если бы попросили объяснить, в чем дело, Элизабет назвала бы размолвку недоразумением: она подумала одно, Рейчел — другое. Только это неправда, правду она сказать не может, поэтому не может и помириться с подругой.
Элизабет соврала так явно, что Рейчел онемела от удивления и не нашлась с ответом. Разговор был несколько месяцев назад, но до сих пор мучает Элизабет и не дает спать по ночам.
Однажды утром Рейчел прибежала к ней с хозяйственной сумкой. Она дрожала то ли от волнения, то ли от расстройства, и Элизабет не на шутку перепугалась.
— Рейчел, что случилось? С Эдди все в порядке? А с Верой?
— Дело в тебе. Скажи, что это неправда! Скажи, что не обошлась бы так со мной!
