- Ну и как она?
- Шикарная баба! Грудь силиконовая, ноги от подбородка…
- Я не про это. По делу…
- Молчит.
- Я туда подскочу. Какой полный адрес?
- Пойдемте, - дежурный вывел Сивакова на крыльцо горотдела и, придерживая за собой тяжелую дверь, указал три освещенных окна в одном из ближайших домов: - Двухкомнатная квартира.
- За машиной моей присмотрите, - Сиваков кивнул на красную «шестерку».
- Да у нас тут вообще-то спокойно…
Дверь квартиры оказалась незаперта и даже не прикрыта как следует. Из широкой щели на площадку падала полоса яркого света и доносились голоса. Два мужских, молодых и напористых, и один женский, устало-невозмутимый. Сиваков с минуту прислушивался, потом тихо выругался и позвонил. Ожидая, пока его пустят, он думал, что нынешнее поколение оперов не умеет работать. Мало того, что не умеют, так еще и учатся из-под палки.
Открыл приземистый парень лет двадцати. Мощный торс и огромные бицепсы обтягивала футболка с автомобильной рекламой, довершали гардероб спортивные штаны и разношенные кроссовки. На шее висел сотовый телефон.
- Ну? - сказал он, когда молчание затянулось.
Превозмогая желание поиздеваться над недалеким коллегой или же просто отчитать его за непрофессиональные действия, Сиваков продемонстрировал ксиву и миролюбиво спросил:
- Не помешаю, если послушаю? Я скромненько, в уголочке… - все-таки в голосе прозвучала издевка.
Носитель рекламы корейского автопрома это почувствовал. Но специальный штамп в удостоверении, означающий принадлежность его предъявителя к кадрам Главного управления внутренних дел по Петербургу и области, в сочетании с громкой должностью «старший оперуполномоченный по особо важным делам», заставили воздержаться от комментариев. Он освободил проход и проводил Сивакова в гостиную.
Комната была выдержана в синих тонах и мрачновата. Обстановка давила. Темные стены, шторы из бархата, кожаная мебель, картины в массивных рамах, тяжелый стол. В такой комнате хотелось говорить шепотом, чтобы не заглушать тиканье напольных часов с маятником-сковородкой, а уж смех вообще мог показаться кощунством.
За столом, разложив протоколы, устроился второй любитель физкультуры. От собрата он почти не отличался, разве что предпочел джинсы спортивным штанам да сотовый телефон перевесил на пояс. Когда вошел Сиваков, он морщил лоб и грыз колпачок авторучки. Прервав занятие, посмотрел строго и вопросительно. Коллега-спортсмен поспешил его успокоить:
- Это из главка…
- Здравствуйте, - сказал Сиваков, обращаясь к хозяйке.
Она сидела в кресле с круглыми подлокотниками и выгнутой спинкой. На вид лет тридцать пять, выше среднего роста, черты лица строги и правильны, глаза темные, волосы светло-русые, очень прямые, разделенные идеальным пробором. Женщина была одета в белую блузку, сквозь которую просвечивал черный бюстгальтер, и бриджи из блестящего темного материала.
В ответ на приветствие Сивакова она молча кивнула.
Он сел на кожаный диван у противоположной стены.
Она посмотрела на Сивакова без всякого выражения, обеими руками поправила волосы на затылке, отчего с тесноватой блузки чуть не посыпались пуговицы, и повернулась к оперу за столом. Тот прекратил кусать авторучку и торопливо что-то писал.
Громко отмеряли секунды напольные часы в деревянном корпусе с позолотой. Сверкающий маятник раскачивался, отвлекая внимание. Облокотившись на колени и сцепив руки в замок, Сиваков думал, что женщина вызывает у него какие-то белогвардейские ассоциации. Воображение так и рисовало картинку: вороной жеребец, наброшенный на плечи китель, фуражка с казачьей кокардой, «наган» в скрипящей кобуре… А в глазах - холодная ненависть дочери графа, которого крестьяне подняли на вилы и чье родовое поместье сожгли. «Над Доном угрюмым идем эскадроном, на бой вдохновляет Россия-страна… Раздайте патроны, поручик Голицын, корнет Оболенский, надеть ордена…»
- Вот, все! Больше ничего не хотите добавить, Елена Аркадьевна?
Она отрицательно покачала головой.
- Тогда прочитайте и распишитесь… - опер толкнул к ней по столу протокол допроса. Как разглядел Сиваков, исписано было чуть больше одной страницы. Он тихо вздохнул: можно дать голову на отсечение, что она не поведала и миллионной доли того, что могла. И вовсе не потому, что вознамерилась скрыть нечто ценное: просто эти спортсмены и не пытались выведать у нее серьезные тайны. Уже задавая вопросы, они были настроены на то, что дело о взрыве окажется неподъемным и навсегда зависнет «глухарем».
Елена Аркадьевна читала долго. Потом взяла авторучку, расставила несколько пропущенных запятых и только после этого расписалась.
- Можно мне посмотреть? - не дожидаясь ответа, Сиваков перехватил бланк, который женщина пустила по столу обратно к сотруднику.
Текст содержал всего три важных момента. С бывшим супругом, Виктором Анатольевичем Киржачом, она не общалась со времени последнего судебного заседания о расторжении брака; его род занятий и место жительства в настоящее время ей неизвестны; как его занесло в Гатчину, она не представляет, но однозначно может сказать, что встречаться с ним не собиралась. Разве что он решил сделать сюрприз, завалившись без предупреждения, но она сомневается в том, что это возможно.
Вот, по сути, и все…
Физкультурники выжидательно смотрели на Сивакова. Им не терпелось освободиться и заняться своими делами.
- Идите, а я тут еще задержусь, - сказал Сиваков.
Сказал и впервые услышал голос вдовы. Чуть изогнув брови, она перевела взгляд на майора:
- Я думала, на сегодня хватит вопросов.
Голос у нее был неожиданно низкий. В первый момент показалось, что такой тембр не соответствует внешности. Но позже Сиваков решил, что они соответствуют друг другу как нельзя лучше.
Физкультурники ушли. Он проводил их до двери, закрыл замок. Когда вернулся в гостиную, Елена продолжала сидеть в кресле, только закинула ногу на ногу и обхватила себя за локти. Голова была немного наклонена. При смене ракурса изменился и цвет волос. Теперь они казались более светлыми.
«Очень красивый оттенок», - мысленно отметил Сиваков, садясь на кожаный диван.
Вдова подняла голову, и взгляды их встретились.
Сиваков ощутил беспокойство. Ситуация обязывала вести себя предельно корректно, задавать хитрые вопросы и с пониманием относиться к возможным эксцессам, от тихой истерики до матерной ругани и швыряния бьющимися предметами. Он же, вместо того чтобы думать о деле, представил, как Елена садится к нему на колени и он начинает ее целовать. Гладит высокую грудь через блузку и лифчик, потом не спеша забирается под одежду…
Чтобы избавиться от наваждения, Сиваков прокашлялся и пересел так, чтобы оказаться в тени. Теперь, если игривые мысли и придут ему в голову, вдова не сможет это понять по выражению лица. А то, кажется, сейчас она все заметила…
