С тех пор прошло немало времени. Те, кто отменил жизнь купца Волокушина, давно умерли, после них родились другие, они тоже умерли, и теперь в этом доме жили те, кому было наплевать на своих самонадеянных и невежественных предков, веривших в то, что все равны, и что даже если это и не так, то равенство можно легко установить корявым росчерком пера или небрежным нажатием на курок.
Одна из квартир, весьма скромная, всего в одну комнату, принадлежала конторе и находилась на втором этаже волокушинского дома. Из ее немногочисленных окон можно было увидеть стоявшую чуть слева церковь, прямо через дорогу громоздился внушительный спортивный комплекс, справа был виден стадион имени Ленина с четырьмя массивными решетчатыми башнями, а за мостом виднелись плотно стоявшие дома Васильевского острова.
Губанов отвернулся от окна и прошел в маленькую кухню.
Ополоснув под краном алюминиевый чайник, он набрал в него воды и поставил на газ. Постояв в задумчивости рядом с плитой и послушав шипение газа, он посмотрел на часы, и в это время в прихожей прохрипел звонок.
Губанов неторопливо вышел в прихожую, открыл дверь и увидел стоявшую на площадке Наташу.
– Добрый день, – сказала она, глядя на него.
– Привет, привет, – ответил Губанов и посторонился, пропуская ее в квартиру.
Наташа вошла в прихожую и, сняв легкий осенний плащ, повесила его на покосившуюся вешалку с овальным инвентарным номером. Под плащом обнаружились дорогие шелковые шаровары, обтягивавшие ее ноги, и дорогая кофта из тонкой и мягкой темно-синей замши. Кофта тоже обтягивала то, что под ней было.
Когда она проходила в комнату, Губанов проводил ее раздевающим взглядом и спросил:
– Чаю хочешь? Я как раз чайник поставил.
– Не откажусь, Александр Михайлович.
– Тогда пошли на кухню. Тут все по-простому, сама знаешь.
Наташа развернулась и вышла на кухню вслед за Губановым.
– Присаживайся, – сказал он, выключая закипевший чайник, – сейчас я все сделаю.
Наташа кивнула и села на кривую табуретку, стоявшую в узком промежутке между столом и окном. Табуретка скрипнула, но выдержала.
Сняв с полки стеклянную банку из-под финской селедки, в которой был чай, Губанов отвинтил жестяную крышку и, насыпая чай в старый фаянсовый чайник с обглоданным носиком, спросил:
– Интересно, на какие это деньги ты покупаешь себе такие дорогие тряпки?
– Да уж не на те гонорары, которые получаю от вас. Их только на колбасу и сигареты хватает. Так что приходится подрабатывать.
– И где же ты подрабатываешь?
– На панели, Александр Михайлович, на панели! Где же еще?
– И как, успешно?
– Ну вы же сами заинтересовались моими дорогими шмотками, так что – делайте выводы!
– Обязательно сделаю. И как только получу очередное жалованье, сразу обращусь к тебе. Ты ведь теперь со мной просто так в койку не завалишься, как раньше, правда?
– Правда, Александр Михайлович.
– А моего заработка-то хватит?
– Боюсь, не хватит.
– Ого! Так сколько же ты берешь?
– Коммерческая тайна.
Губанов покрутил головой и, усмехаясь, поставил на стол оба чайника и две пожелтевшие фарфоровые кружки.
Потом он сходил в комнату за сигаретами и, закурив, уселся за шаткий кухонный стол напротив Наташи.
– Ну ладно, шутки – шутками, а теперь давай, излагай, зачем вызывала. Не для того же, чтобы я с тобой тут лясы точил.
Наташа достала из сумочки пачку «Парламента» и тоже закурила.
Покосившись на «Парламент», Губанов усмехнулся и сказал:
– Я вот, например, себе таких сигарет не покупаю. Интересно…
– А ничего интересного нет. Просто те мужчины, с которыми я общаюсь, ценят меня не в пример выше вашего. И давайте не будем считать мои деньги. Договорились?
– Ладно, ладно, договорились. Ну, так что у тебя там?
Наташа затянулась и, посмотрев на Губанова, сказала:
– Вчера я виделась со Знахарем.
– Неужели? – и Губанов, прищурившись, подобрался.
– Да. Я шла по улице, и вдруг рядом остановился джип, а в нем – Знахарь. Садись, говорит, прокатимся. Ну, я села к нему, там еще один был, здоровый такой, потом мы подъехали к открытому кафе на Большой Морской и сели там кофейку попить.
– А он случайно тебя увидел или специально искал?
– Я тоже спросила его об этом. Он говорит – случайно.
– Ну-ну!
– В общем, поговорили мы о разном, сами понимаете, есть что вспомнить, а потом он сказал, что у него похитили названого брата Алешу.
– Алексея Силычева?
Губанов напрягся и, ткнув сигаретой в консервную банку, служившую пепельницей, закурил новую.
– Фамилию он не называл, сказал просто, что арабы требуют вернуть им камни в обмен на этого Алешу.
– Интересно, что это он так с тобой разоткровенничался?
– Вот и мне интересно стало. Но он объяснил, в чем дело, и я все поняла. На эти камни претендуют и арабы, которые являются, так сказать, их законными владельцами, и воры. Причем, как я поняла, если он не предоставит ворам камни, его ждут очень серьезные неприятности, а если он не отдаст камни арабам, то Алешу убьют. И поэтому Знахарь в безвыходном положении. А арабы эти – не просто арабы, а члены известной вам «Аль-Ка-иды».
– Так уж и «Аль-Каиды»! – недоверчиво перебил ее Губанов.
– Именно «Аль-Каиды». Я тоже не сразу поверила, но он кое-что мне рассказал, и я убедилась, что так оно и есть.
– А что именно он тебе рассказал? – требовательно спросил Губанов.
– Потом, Алесандр Михайлович, потом. Это второстепенная информация.
Губанов встал и несколько раз пересек маленькую кухню по диагонали.
– Ладно, давай дальше.
– Мне пришла в голову одна идея, и я сказала, что ему, кроме ФСБ, помочь некому. И если он сможет договориться с вами, то все закончится благополучно.
Губанов остановился и внимательно посмотрел на Наташу.
– Слушай, может быть, мне снова тебя в штат взять?
– Вот уж увольте! Меня от одних только слов «товарищ капитан» уже тошнит. Я уж лучше так, потихонечку. Оно и для дела полезнее. Вы да я – вот и весь коллектив.
– Да, ты, конечно, умная баба. Жалко только, что подлая. Но тут уж ничего не поделаешь – наверное, одно без другого не бывает.
– Уж какая есть, – ответила Наташа и бросила на Губанова довольный взгляд.
– Так… О чем вы еще говорили со Знахарем?
– Больше ни о чем. Без вас я ничего решать не могу, так что я оставила ему свой номер, и завтра он будет мне звонить. А позвонит он точно, потому что времени у него остается все меньше и меньше. Он остался совсем один, и может рассчитывать только на меня. То есть – на нас с вами.
