– Какая волына?
– Та, из которой он, – посмотрел я на труп пэвэошника, – в тебя целил.
Крис не ответила, лишь молча пожала плечами.
– Ладно, держи. – Я сунул ей пистолет, а взамен забрал себе ракету. – Не спускай глаз с этого камикадзе, – кивнул на застывшего в кресле пилота. – Если опять начнет проявлять активность, стреляй во вторую ногу. И при этом покрепче держись, чтобы не летать по кабине. – Я еще раз окинул взглядом второго пилота, потом посмотрел на командира, продолжавшего в отрубе лежать на полу, бесстрастно сказал: – Если этот очухается, пристрели. – И отправился в задымленный салон оценивать силы противника и искать пистолет, который потерял подполковник. Меня совсем не устраивало, чтобы эта волына вдруг оказалась у кума или у прапорщика. Я не хотел иметь на борту кого-то вооруженного, кроме себя самого или Кристины.
Первым, на кого я наткнулся, был Чечев. По-прежнему без сознания, с разбитой мною башкой, но, вроде бы, без каких-либо дополнительных повреждений, он валялся возле борта, уткнувшись задницей под скамейку и приходить в себя в ближайшее время не собирался.
«Пока полежи», – подумал я и отправился дальше.
Цыкнул на сжавшегося у себя в гнездышке из тряпья механика: «Хочешь жить, не вставай. Сиди, как сидишь, и не дергайся», отметил, что он совершенно не пострадал, только очень напуган, и тут же увидел придавленного одним из зеленых ящиков кума.
Он находился в сознании. Только ослеп. Ракета, угодив ему в рожу, обожгла ее до состояния хорошо обжаренного бифштекса, опалила брови и волосы и, похоже, серьезно повредила глаза. Сейчас они были плотно закрыты и стремительно оплывали, как у боксера, пропустившего мощный удар «на две лузы» – в переносицу.
– Что произошло? – стоило мне наклониться над ним, просипел кум, ощутив чье-то присутствие рядом. – Кто здесь?
– Это я, Анатолий Андреевич, – не скрывая злорадства, представился я. – Узнал? Посмотри на меня. Открой глазки.
Он ничего не сказал. Только издал продолжительный стон, словно рентген, просветивший насквозь муки, которые сейчас испытывал мой бывший «хозяин». Нельзя сказать, что я в тот момент испытал к нему жалость. Но и радости при виде поверженного и изувеченного врага я не почувствовал.
– В тебя пальнула ракетой твоя племянница, – все же не удержался я от того, чтобы не насыпать куму на свежие раны немного соли. – Ей пришлось выбирать между мной и тобой. И она давно сделала этот выбор. И была со мной с самого начала. А вся ее болезнь – только инсценировка, задуманная для того, чтобы мы оказались на борту этого вертолета и смогли его захватить. И как же ты, слепой идиот, не просек, что тебе снова пудрят мозги?
Кум с трудом разлепил губы и попытался что-то ответить, но из его глотки раздался лишь слабый хрип.
«А ведь ты уже покойник, Анатолий Андреевич, – поставил диагноз я, наблюдая за тем, как у него на губах выступила кровавая пена. – Что не смогла закончить ракета, спалив тебе рожу, доделал ящик. До посадки тебе не дожить».
– Пойду я. А ты лежи. Вспоминай обо мне, самом злом гении всей твоей жизни. Недолго уже осталось. Прощай, – сказал я и подумал, а не стащить ли с Анатолия Андреевича ящик, но решил, что в этом нет смысла. Не все ли равно, как помирать – под ящиком или без. К тому же у меня не было времени на возню с этим воинским барахлом. Ведь где-то еще должен быть прапорщик – не Чечев, а тот, что из ПВО. И он вполне может доставить нам неприятности.
«Хотя нет. Навряд ли, – рассуждал я, обводя взглядом задымленный салон. – Если бы мог, если бы не был мертв или ранен, то уже как-нибудь проявил бы себя. Что-нибудь вякнул бы, выполз бы из укрытия хотя бы затем, чтобы выяснить, что происходит».
В очередной раз я оказался прав. Прапор уже никогда бы не смог что-нибудь вякнуть или откуда-то выползти. Просто-напросто потому, что был мертв. Мертвее некуда!
Обнаружив его трупешник с разбитой башкой и вылезшими наружу мозгами, я подумал, что судьба ко мне чересчур благосклонна. Я этого, пожалуй, не заслужил; я даже и не надеялся на такое – что она без лишних вопросов в считанные секунды сметет у меня с пути троих самых опасных врагов. В то же самое время оставив невредимыми Кристину и совершенно не опасного для меня сопляка-механика, который – я в этом не сомневался – и не дернется с места, пока не получит от меня на это «добро».
Все, вертолет мой. Самый сложный этап операции позади. Теперь главное – долететь до Микуня и отыскать где-нибудь в его окрестностях удобное место для посадки. А для этого предстоит стоять над душой слишком непредсказуемого второго пилота, следить за тем, чтобы он не уготовил нам с Крис очередной неприятный сюрприз. А заодно не упускать из виду командира и Чечева, которые могут очухаться и начать подкидывать нам проблемы.
«К тому же какой-никакой совершенно погашенный и на первый взгляд безобидный механик, вообразив, что загнан в угол и все равно предстоит помирать, может от отчаяния продемонстрировать зубки. Не проще ли сразу его пристрелить? А вместе с ним Чечева и командира? И снять с повестки дня лишние геморрои», – прикинул я такой вариант, не спеша возвращаясь к Кристине и внимательно шаря взглядом по полу в надежде найти вторую волыну.
И в этот момент в кабине пилотов раздался хлопок пистолетного выстрела.
* * *
– Он очнулся, и я его пристрелила, – спокойно сообщила Кристина, как только я, весь на изменах, ворвался в кабину, – как ты велел.
Она протянула мне пистолет, и я автоматически забрал его, пытаясь прийти в себя от неожиданности. Перевел взгляд с мертвого командира на второго пилота, который уже настолько отупел от боли в ноге и кошмара, творящегося вокруг, что даже не отреагировал на то, что сейчас буквально у него на глазах застрелили товарища. Эта смерть в его восприятии была напрочь смазана на фоне того, что, возможно, предстоит погибнуть и самому. Он сейчас полностью сосредоточился на управлении вертолетом, стараясь укрыться за этим занятием, будто за ширмой, от всего остального. Этот щенок совершенно верно считал, что чем меньше будет заметен, чем скрупулезнее будет выполнять свои прямые обязанности, тем скорее его пощадят.
«И где ж тот бесстрашный герой с ледяным взглядом, который под прицелом моего пистолета с холодной улыбочкой послал вертолет в крутое пике? – размышлял я, изучая летчика взглядом. – Был, да весь вышел? Зашугался вояка, так нам это лишь в масть. Будет послушнее. Надо бы все-таки перебинтовать ему ногу».
– Что мне теперь делать? – коснулась моего плеча Крис. Спросила, как ни в чем не бывало. Совсем без каких-то эмоций. Будто вовсе и не она только что влепила пулю в голову человеку.
«М-да, амазонка… – задумался я. – Размозжила башку мужику с такой беззастенчивой легкостью, будто расколола грецкий орех. И хоть бы хны! „Что мне теперь делать? Кого еще убивать?“ Неужели малолетки теперь все такие? А я отстал от жизни, сам не заметил, как со временем превратился в задвинутого консерва и совсем не въезжаю в понятия, по которым живут нынешние тинейджеры? Им это теперь по приколу – с понтом прикончить какого-нибудь лоха. Раз плюнуть… из волыны в башку. И все отдыхают».
