А в это время у меня за спиной хлопали выстрелы – Крис отводила душу, проводя зачистку за нами в перемазанном и грязью, и кровью МИ-8.
Потом мы настолько быстро, насколько я был способен, шли по узкой тропинке, обрамленной непроходимым суземом, к дороге. А выбравшись, наконец, на шоссе, долго топтались на обочине, пока над нами не сжалился водитель обшарпанного «зилка» и не согласился добросить нас за полтинник до привокзальной площади Микуня.
Пока мы ехали до Микуня, я отметил, что у водилы на косточке руки у запястья наколоты пять точек – знак того, что человеку довелось побывать у Хозяина, – а на пальцах сделаны две наколки в виде перстней: темно-синий с диагональным пробелом – «Проход через зону» – и ромб, разделенный диагоналями на четыре сектора – «Отрицалово». Человек с такими знаками отличия должен уметь держать язык за зубами. И вряд ли он водит дружбу с легавыми. Поэтому, когда пришла пора вылезать из машины на одной из узеньких улочек в районе вокзала, я, ничтоже сумняшеся, добавил к обещанному полтиннику еще пару сотенных и без стеснения высказал просьбу:
– Ты, брат, забудь, о том, что нас видел. Напрочь забудь. Договорились?
– Могила, – коротко пообещал мне водитель и выжал сцепление.
А я, оставшись стоять на тротуаре и провожая взглядом удаляющийся «зилок», подумал: «Надеюсь, и правда, могила. Не в обычаях этих людей разбрасываться такими словами».
Были у меня опасения, что не найду путь, которым шел девять месяцев назад. К тому же в обратном направлении. Тогда я шел от дома к вокзалу. Теперь же мне предстояло, идя от вокзала, найти этот дом.
И я не ошибся. Судьба, похоже, решила хранить меня до последнего и по пути от вокзала не подкинула никаких геморроев. Я ни разу не засомневался в том, куда мы идем. Нам с Кристиной не попался ни один мент. Никто не провожал нас любопытным взглядом. И, наконец, самое главное – тот человек, к которому я так стремился, оказался на месте. Не переехал, не умер, не сел. И охотно принял нас с Крис в качестве постояльцев. А ведь признаться, я поперся сюда наудачу, просто потому, что больше сунуться мне было некуда. И при этом старался даже не думать о том, как много могло измениться с сентября, когда я был здесь в последний и единственный раз.
Знакомый подъезд со скамеечкой, на которой тогда восседали три местных старухи-наседки, как обозвала их Дюймовочка. Третий этаж. Обитая потрепанным дерматином дверь, ведущая в трехкомнатную квартиру-распашонку. Сиплый звонок…
– Кто там? – раздался низкий прокуренный голос, который с равноценным успехом мог принадлежать как мужчине, так и женщине. И я, сразу узнав его, непроизвольно расплылся в довольной улыбке и облегченно расслабился. Тот, кто мне нужен, был дома.
– Рита?
– Да, я. А кто это?
– Костя, – отозвался я, представив, как сейчас будет поражена моим неожиданным появлением хозяйка. – Помнишь, я гостил у тебя в сентябре? Мы приехали из Кослана с Дюймовкой.
– Коста? – Заскрежетал замок, дверь распахнулась, и на меня, не узнавая, уставилась ставшая, кажется, еще необъятнее Рита. – Коста? – растерянно переспросила она.
– Не боись. Мне пришлось переделать лицо, – поспешил объяснить я, пугаясь, что вот сейчас, в самый последний момент, когда, казалось бы, все на мази, мне вдруг возьмут и дадут от ворот поворот. И ведь, идиот, радостно ломясь в дверь, совершенно забыл о том, что у меня теперь новая внешность и меня никто не узнает. Предстоит еще долго и упорно доказывать, что Костоправ – это я. – Слышала про пластические операции?
– Слышала, – неуверенно пробормотала Рита и посторонилась с прохода, пропуская меня в квартиру.
– Вот мне и пришлось этим воспользоваться. Но я докажу, что я – это, действительно, я. Задавай мне вопросы. Отвечу на все.
– Не надо доказывать, Коста, – вдруг радушно улыбнулась хозяйка и чуть не сбила меня с покалеченных ног, повиснув на мне всем центнером своего веса. – Ну, здравствуй, родной! Дай поцелую! А я ведь еще до того как открыла, узнала тебя по голосу. У меня отличная память на голоса. И к тому же меня предупреждали, что ты можешь опять здесь появиться.
Я прямо остолбенел от этого сообщения. И, отстранившись от жаркой хозяйки, удивленно промямлил:
– Кто?!! Когда?!!
– Была малява из Ижмы, – загадочно улыбнулась Рита. – Насчет того, что скоро соскочишь опять. Вот только на этот раз не с зоны…
Мне оставалось лишь пораженно покачать головой.
– …Разувайся, Коста… Раздевайся, девочка… Тебя как зовут?… Иди в комнату. Не стесняйся.
Я дополз до дивана и, словно подкошенный, рухнул на него совершенно не в силах сделать еще хоть один шаг, произнести еще хоть одно слово. Поверить в то, что я наконец снова обрел свободу.
– …Сейчас, Кристиночка, разогрею покушать. Изголодались, небось? Измучились?
«Вот только надолго ли эта свобода? – устало прикрыл я слипающиеся глаза. – Теперь это зависит уже не от меня. С настоящего момента моей судьбой будет распоряжаться братва. А мне остается лишь положиться на тех, кому доверю свою дальнейшую жизнь, свою свободу, свою Кристину.
Или уже не мою? – задумался я. – На хрена мне эта отмороженная маньячка? Она свою роль сыграла, помогла мне проложить дорогу на волю. Так не пора ли, девочка, на покой?
Не пора ли и мне на покой? Нет, не на тот, вечный, что я готов уготовить Кристине, а всего часиков этак на…дцать. Ведь я не спал уже больше полутора суток».
Я прислушался, как гремит на кухне посудой Рита, спеша приготовить нам ужин. Посмотрел на Кристину, которая, перехватив мой взгляд, расплылась в счастливой улыбке – этакий ангел… с когтями. И, плюнув на все: пусть дальше будет, как будет, – свернулся калачиком на узком диване.
И сразу заснул.
Наконец-то опять сном вольного человека.
ЭПИЛОГ
– Слышь, ты! Нерусь!
Бавауди опустил на бетонный пол тяжелый мешок, набитый сырыми опилками, и только тогда обернулся на грубый окрик, гулко разнесшийся по пустому цеху.
– Я, что ли?
– Ты, ты. Сюда иди. Быстро!
В широких воротах, в которые мог бы легко заехать лесовоз, широко раздвинув короткие ножки и заложив за спину руки, в позе эсэсовца застыл низкорослый, но злой, как собака, Валера Башка, получивший свое погоняло за непропорционально крупную голову, посаженную на длинную тонкую шею. Дешевая сявка, пацан не пацан, а нечто вроде личного адъютанта при одном из авторитетов – Вове Кассире, смотрящем за тем бараком, в котором когда-то чалился Бавауди, пока его по беспределу не перевели в петушатник.
Ханоев окинул взглядом просторное помещение цеха, которое только что покинула вечерняя смена, подумал, что уборки здесь еще не менее чем на час, и нехотя поплелся к Башке, стараясь хотя бы этой неспешностью выразить остатки своей независимости. Полгода назад он просто послал бы эту наглую обезьяну Валеру подальше, но теперь, низведенный в статус обиженного, не смеет ослушаться даже этой дешевки. Никогда он не рискнет ответить не только зарвавшемуся блатному, но и самому зачуханному доходяге из мужиков. Петушиный барак ломает буквально за несколько дней и самые сильные личности, превращая их в помойные тряпки, о которые может вытереть ноги любой. Хотя сильные личности в обиженку не попадают.
