– Давай шевели ляжками! – проявил нетерпение Башка и, сунув в рот сигарету, достал из кармана клифта самодельную зажигалку. – За мной двигай! – Он развернулся и пошагал в направлении столярной мастерской. Бавауди, недоумевая, зачем мог кому-то понадобиться, поспешил следом.
«Если Валера, значит Кассир, – пытался построить он в голове логическую цепочку и вычислить причину такого неожиданного интереса к нему, – а если Кассир, значит, блатные. И, наконец, если в пересменок эти падлы вызывают меня в столярку, значит, либо затевают правило, либо решили отодрать меня в задницу. Хотя второе, навряд ли. Для этих забав у них есть кто помоложе, посимпатичнее. Тогда все-таки остается правило? Вот только не вижу причины для этого. Уже больше трех месяцев, как я прочно опустился на дно. Про меня должны были забыть…»
В столярке, как Ханоев и предполагал, его дожидался развалившийся в старом кресле Кассир. И трое мордоворотов, безмозглых и низколобых, которые, кроме крепких мышц и полного пренебрежения к человеческой жизни, могли похвастаться еще разве что знанием букв и четырех арифметических действий. Все трое прибыли по большой воде в Ижму неделю назад с последним этапом и, сразу уйдя в «отрицалово», накрепко прилипли к блатным, нуждавшимся в пополнении штата быков.
«Никак эти стажеры явились сюда сдавать экзамен? – Бавауди зафиксировал затравленным взглядом то, как Валера Башка тщательно запирает за собой дверь в мастерскую, и ощутил неприятный холодок внутри. От страшной мысли даже перехватило дыхание. – На мне?!! Но почему?!!»
– Вон туда встань, – лениво разжал губы Кассир и кивнул на пустое, не заставленное станками пространство посреди мастерской. И не успел Бавауди сделать и шагу, как один из быков ухватил его за плечо медвежьей лапищей и сильно толкнул вперед. Удержаться на ногах после подобного не смог бы и чемпион по сумо. – Поднимись. И смотри сюда. Знаешь, чего на тебя время тратим?
«А того, что этого времени у вас прорва, – подумал Ханоев, поднимаясь с грязного бетонного пола и вытягиваясь перед Кассиром разве что не по стойке „смирно“. Хочешь не хочешь, но сейчас он был не в той ситуации, когда можно демонстрировать норов. – Некуда вам девать это время. Вот, мудаки, и ищете развлечений».
– Не знаю, – покорно ответил Бавауди.
– Пригласили тебя, – издеваясь, процедил Вова, – чтобы привет передать. От Разина. От Костоправа.
Вот при этих словах Ханоев почувствовал себя действительно плохо. Что такое какой-то холодок страха в груди по сравнению с тем, что сейчас чечен ощутил, что от ужаса готов грохнуться в обморок!
Что?!! От Разина?!! От того доходяги, которому он еще в январе подрезал ахиллы в гараже у Анатолия Андреевича? Но откуда об этом стало известно на зоне? Никто ведь не знал, кроме кума и Чечева, а через них утечки произойти не могло. К тому же уже три недели, как эти двое разбились на вертолете. А Костоправ наверняка подох еще раньше. И Бавауди был уверен в том, что история с операцией в гараже давно забыта и быльем поросла. А оказалось вон как…
– Что скажешь? – улыбнулся Кассир. Что можно было на это сказать?
– Он жив? – не спросил даже, а жалко пискнул Ханоев.
– Как сейчас, я не знаю. Но в феврале был еще жив. Писал нам, просил отблагодарить тебя, что его искалечил.
«Вот она и причина того, что я ни с того ни с сего вдруг стал крайним в одной из интрижек и оказался в обиженке, – наконец понял истинную причину того, что произошло еще в начале весны, Бавауди. – А теперь продолжение. Что со мной сделают? Замочат? Навряд ли. Подрежут сухожилия на ногах, как я когда-то сделал этому Разину? Тоже нет. Подвергать меня тому же увечью, что когда-то придумал кум, все равно что совершать плагиат. Блатным в великую падлу занимать идеи у мусоров. Уж на изобретение изощреннейших наказаний у них достает и своей фантазии».
– Так что скажешь? – еще раз спросил Кассир. – Как за это ответишь?
– Я уже за это ответил, – беспомощно пробормотал Ханоев, отдавая себе отчет в том, что что бы он ни сказал, все равно это не более, чем пустые слова. Судьба его предрешена, наказание определено и утверждено смотрящим за зоной. – Ты знаешь, что со мной произошло в феврале. Этого что, недостаточно?
– Нет, – покачал головой Кассир. – Недостаточно. Пидер ты или не пидер, не имеет значения, если вдруг опять возьмешь и подпишешься на такую херню. Искалечишь еще кого-нибудь.
– Все, с этим завязано. – Бавауди понимал, что эти слова уносятся сейчас в пустоту, что никто его заверения не будет и слушать. Но все равно говорил, не зная, зачем это делает. – Я больше никому не буду делать операции.
– Конечно, не будешь. Ты просто не сможешь. – Кассир, устраиваясь поудобнее, поерзал в кресле, закинул ногу на ногу и кивнул быкам: – Времени мало, скоро смена придет. Начинайте. Покажите этому… чушке, что для него приготовили.
В следующий миг мощная лапа обхватила Ханаева сзади и настолько жестко сдавила голову, что у чеченца потемнело в глазах. «Эти дураки от усердия сейчас просто свернут мне шею, – промелькнула мысль в сразу же затуманившемся мозгу. – Может, оно и к лучшему».
А его уже волокли, будто овцу на заклание, мимо токарного станка… мимо электрорубанка… мимо верстака… к циркулярной пиле. Вот тогда-то Бавауди наконец понял, что ему уготовано. И пронзительно взвыл! И почувствовал, как спереди намокли штаны! Как самопроизвольно опорожнились внутренности.
…совсем как у тех, кому когда-то он проводил операции без наркоза.
– Заткнись, блядь!!! – завизжал над самым ухом Башка и сильно пнул чеченца в живот. – Смотри сюда!!! Смотри, падла!!!
Ханоев уставил безумный взгляд на диск пилы, ощетинившийся острыми зубьями, и в тот момент, когда он со зловещим гудением начал стремительное вращение, а зубья слились в одну более светлую окружность на фоне темно-серого диска, попробовал вырваться. Напряг мышцы, изогнулся всем телом… и тут же безвольно обмяк, осознав, что из железных объятий, сковавших его, выскользнуть нереально. Он крепко зажмурил глаза и, когда его крепко схватили за правую руку и потянули ее к циркулярке, лишь безвольно подумал: «Потерять бы сознание!»
А потом запястье пронзила дикая боль. И тогда Бавауди завизжал так, что этот визг, наверное, был слышен в Ижме.
А быки, матерясь от усердия, тянули к пиле его левую руку.
…Он потерял сознание от болевого шока в тот момент, когда на свежие раны выплеснули большую склянку йода.
Но перед этим, когда все закончилось и его швырнули на залитый кровью пол, он открыл глаза и с ужасом посмотрел на обрубки того, что минуту назад было его руками. С ухоженными и чуткими пальцами талантливого хирурга.
А еще он успел услышать, как, осторожно ступая, чтобы не перемазать юшкой подошвы сапог, к нему подошел Кассир и прошептал, наклонившись:
– Ты еще не подох? Посмотрел на ручонки? Вот это и есть привет от Костоправа. Помни его, Ханоев. Помни до самой смерти, никогда не забывай. Впрочем, забыть тебе не позволят культяшки. Теперь они с тобой на всю жизнь. И Костоправ на всю жизнь.
