– Хорошо. – Света отрывается от меня, опять отступает на шаг. Выправляет джемпер из джинсов, и вместе с ним выправляется и светленькая футболка. В сгустившемся мраке я не могу определить, какого цвета ее узкий краешек, торчащий из-под джемпера. Желтый? Салатный? Не суть!
– Футболку можешь снять тоже.
Света бросает на меня стремительный взгляд, ладошкой сметает с лица черную прядку волос и опять улыбается. Смотрит на меня с озорством. Или мне это кажется? Я это придумал? Ведь в темноте подобное разглядеть невозможно.
– Сниму, если так хочешь.
Сквозь рулады Ричарда Маркса я с трудом разбираю ее шепот.
Почему-то мы не решаемся сейчас разговаривать в полный голос. Обстановка обязывает? И я и она боимся одним неосторожным движением, одним громким звуком спугнуть эту близость?
Или это наше дыхание?
Света приподнимает футболку. Обнажает животик. Футболка сейчас прикрывает лишь грудь. Как топик, в котором я впервые увидел Конфетку почти месяц назад после года разлуки.
– Если сейчас сниму ее, тогда счет будет уже два-один в твою пользу, – произносит она.
– Сравняю без особых проблем. – Я тут же демонстративно выправляю из джинсов рубашку, начинаю расстегивать пуговицы.
Конфетка смущенно хмыкает, словно оправдываясь, бормочет: «Я не ношу бюстгальтера», и я с удивлением отмечаю, что она сейчас стесняется передо мной обнажиться до пояса. Даже в темноте! Пять лет воздержания до добра не доводят.
Секунды две-три Света собирается с духом, потом решительно поднимает руки и судорожным движением стаскивает футболку. Еще раз смущенно хихикает и замирает передо мной: ладошки плотно прижаты к бедрам, растрепанные черные волосы прикрывают хрупкие плечики, высокая крепкая грудь, увенчанная двумя черными точечками сосков, идеальна настолько, словно в нее набили килограмм силикона. Но я точно знаю, что это не так. Скорее, в махинациях с бюстом можно обвинить какую-нибудь монахиню из монастыря, чем Светку.
Свою рубашку, не особо стараясь попасть – все равно грязная, – я кидаю на стул, и в результате она на полу составляет компанию свитеру.
– Что, так и будем исполнять друг перед другом стриптиз? – неуверенно спрашивает Конфетка и, дожидаясь ответа, наклоняет чуть набок головку.
– Да. Сейчас еще включим свет.
– Нет. Свет мы не включим.
– Ах, так?! – зловещим шепотом выдаю я. – Что же, тогда счет три-два в мою пользу!
Я расстегиваю пуговицу на поясе и опускаю джинсы на щиколотки. Переступаю ногами и ловко зафутболиваю свой паленый «Ли Купер» мимо Конфетки в дальний угол комнаты. Он растворяется в темноте, а я уже собираюсь победно возвестить: «Ну что? Три-два в мою пользу! Изволь сравнивать!».
Но Света опережает меня буквально на доли секунды.
– А слабо забить мне еще один гол?
– Легко. – Я быстренько стягиваю носок. – Четыре-два.
– Увеличивай разрыв.
– Пять-два. – Второй носок летит неизвестно куда.
– А шесть-два? – подначивает меня Конфетка. И опять смущенно хихикает, словно шестиклассница, повстречавшая эксгибициониста.
– Хм. Ты, похоже, вошла во вкус, девочка, – растягивая слова, этаким елейным голоском произношу я. Большими пальцами цепляю резинку трусов и медленно опускаю их вниз. Опять переступаю ногами, и трусы улетают куда-то… наверное, в компанию к джинсам. – Тебе нравится? Включить свет?
Она молчит: ладошки плотно прижаты к бедрам, растрепанные черные волосы прикрывают хрупкие плечики, высокая крепкая грудь, увенчанная двумя черными точечками сосков, идеальна…
– Включаю! – Я делаю шаг назад, чуть ни натыкаюсь на одну из колонок, нашариваю на стене выключатель…
Яркий свет режет глаза.
Оказывается, что джинсы я ухитрился зафитилить точнехонько в корзину для мусора, которая неизвестно что делает в комнате.
Света продолжает стоять по стойке смирно – справа диван, слева обеденный стол. На губах застыла глупенькая улыбочка; взгляд уперся в мои неприкрытые чресла – прям девочка-одуванчик, впервые узревшая голого мужика. Никогда и не скажешь про это неземное создание, что она непринужденно вышибает здоровенным бугаям зубы и умеет сбивать ногами полочки с головными уборами.
«И чего пялится? Чего, блин, не видела?! Купила бы видик и пару кассет. Там такие! Не чета моему! В натуре, и чё уставилась!» – мнусь я около выключателя и замечаю за собой, что начинаю чувствовать себя неуютно. Парадокс!
– Он не стоит, – вдруг разочарованно констатирует Светка.
– А почему он должен стоять? Что ты для этого сделала? – Я резко шагаю к ней, решительно, даже несколько грубовато прижимаю ее к себе. – Ты сможешь?
Она молчит: ладошки плотно прижаты к бедрам, растрепанные черные волосы…
– Светка… Конфетка… Расслабься… – Я кладу ладонь ей на грудь.
Ни единого движения в ответ. Только опять закрывает глаза.
– Расслабься. Тебе понравится. Я сделаю все для того, чтобы ты запомнила это на всю жизнь. – Я, не убирая ладони с груди, опускаюсь перед Светой на одно колено. – Очень понравится… Очень…
Справа от пупка родимое пятнышко размером с мелкую монету. Я касаюсь губами этой «монеты». Касаюсь языком пупка.
Конфетка кладет ладошки мне на голову, запускает пальчики мне в волосы.
Кнопка на поясе ее джинсов оказывается довольно тугой, и приходится приложить небольшое усилие, чтобы она со щелчком сдалась моим пальцам. Зато молния не оказывает никакого сопротивления, ее замочек легко скользит вниз, открывая моему взору белые трусики с кружевной оборочкой поверху. Я старательно, сантиметр за сантиметром, начинаю стягивать узкие джинсы. Это непросто.
Тем временем Ричарда Маркса сменяет «Энигма». А Света захватывает в обе пригоршни мои несчастные волосы.
«Сначала Наталья, теперь она, – думаю я. – Такими темпами скоро стану плешивым».
До колен джинсы приходится стаскивать с превеликими сложностями, но дальше, расклешенные, они падают сами, опутывают Конфеткины щиколотки, но та даже и не думает откинуть их в сторону. Ее больше устраивает оставаться стреноженной. Или она сейчас об этом просто не думает.
– Светка… Светка-Конфетка…
Ни единого звука в ответ. Лишь длинные красивые ногти, покрытые фиолетовым лаком, теребят моя волосы. – …Тебе нравится?… Тебе нравится…
Кружевная оборочка на трусиках… Я осторожно берусь пальцами за эту полоску и осторожно тяну ее вниз. Трусики скользят по гладким смуглым ногам. Минуют коленки, уже без моего участия сами падают на джинсы.
А я утыкаюсь лицом в черный треугольник внизу живота, захватываю губами прядку волос. Слегка дергаю.
Конфетка отвечает мне тем же. Только не губами, а пальцами. Только не на лобке, а на голове. Только совсем не слегка… очень даже… «Проклятье, суждено мне все же остаться плешивым. Или, коли того не хочу, жить оставшиеся годы аскетом».
