Штерн засмеялся:
— Здесь нет ни паханов, ни шестерок, ни петухов — ничего из того, что имеется на любой поганой зоне, — по лицу Штерна скользнула гримаса брезгливости.
— Это ж моя первая судимость, первый срок, и сразу — пожизненный. Так что никакого особого криминального опыта у меня нет.
Штерн заглянул в лежавшую перед ним бумагу и усмехнулся:
— Однако четырнадцать убийств!.. И вроде не маньяк…
— Да, я не псих, — подтвердил Семен, — вы сказали, что вам нужны… страшные люди. Это что — я, значит, страшный?
— Немножко, — кивнул Штерн, — но, конечно, не для меня. А вот как раз я и сделаю из тебя по-настоящему страшного.
— А кому это вам нужны эти страшные люди?
— Потом узнаешь.
Штерн положил перед собой огромные заросшие рыжим волосом руки и сказал:
— Барак восемь, койка семнадцать. И помни: здесь не зона, и любые уголовные телодвижения приводят к смерти. Мне тут урки не нужны. Понял?
— Понял, — ответил Семен и встал.
— Присядь, — приказал Штерн, — я еще не закончил.
Семен сел.
— Чем меньше ты будешь разговаривать с другими курсантами, тем лучше для тебя самого.
Услышав слово «курсант», Семен удивленно поднял брови.
Штерн, заметив это, усмехнулся и сказал:
— Я же сказал тебе, что зеков здесь нет. Все, что нужно, ты узнаешь у других, но в одном я могу тебя заверить сразу. Придет время, и ты пожалеешь о том, что не сидишь свой вечный срок в вонючей камере. Здесь — свежий воздух, небо над головой… Но скоро оно покажется тебе меньше, чем с овчинку. Помни, что ты принадлежишь мне. И единственная свобода, которая у тебя есть, — повеситься на любой перекладине. Никто и слова не скажет. Можно даже на вечернем построении. Перед строем. Я не буду возражать.
Штерн внимательно посмотрел на Семена, как бы желая убедиться, что тот все понял, и наконец сказал:
— Можешь идти.
И вот теперь Семен стоял посредине огромного утоптанного плаца и, ничего не понимая, озирался по сторонам.
Когда он шел следом за охранником, то смотрел в его спину, поэтому и не заметил такую примечательную деталь, как добротно сколоченный из бруса крест, стоявший чуть в стороне от центра плаца. Семен не мог найти другого названия для этой просторной, плоской и окруженной низкими бараками поляны.
Присмотревшись, Семен заметил, что вертикальный брус креста в полуметре от земли был разделен массивной металлической петлей, позволявшей кресту откидываться в горизонтальное положение. Сейчас крест стоял вертикально и был подперт длинным толстым бруском, одним концом упиравшимся в землю, а другим — в прибитую к кресту деревянную плашку.
Весь крест был чем-то заляпан, и это не понравилось Семену. Во всяком случае, символ христианской веры торчал тут вовсе не для того, чтобы курсантам было легче спасать свои грешные души.
Озадаченно повертев головой, Семен разглядел на одном из бараков большую кривую восьмерку и направился туда.
* * *
Борис Тимофеевич Вертяков был очень недоволен.
Три недели усердных поисков не привели ни к чему, и, похоже, тот, кто посмел посягнуть на его деньги, бесследно исчез во времени и пространстве.
Понятное дело, на следующий же день после аварии «мерседеса», в которой странным образом сгинули сто тридцать тысяч долларов, Вертяков, скрепя сердце и скрипя зубами, отправил в нужном направлении еще сто тридцать тысяч, так что финансовые движения не нарушились…
Элла Арнольдовна, видя, как расстроен ее повелитель, старалась изо всех своих сил, не покладая рук, ног, губ и прочих разнообразных частей своего организма, но Вертяков оставался холоден и безутешен — и только когда Элла Арнольдовна, отчаявшись, положила на его рабочий стол заявление об уходе, пришел в себя и сказал:
— Приехали. Моя секретарша шантажирует меня!
— Да, шантажирую, — с вызовом ответила Элла Арнольдовна, — мне надоело смотреть, как тебя душит жаба. А кроме того, мне кажется, что ты лишился не денег, а яиц. Поэтому пойду поищу себе другого начальника.
— Ладно, — пробурчал Вертяков, — забыли.
Он покосился на Эллу Арнольдовну и сказал:
— Иди сюда.
— Не сейчас, — возразила она, оглянувшись на дверь, — там тебя твой Зубило ждет.
— Сколько раз говорить тебе, что он не Зубило, а Анатолий Викторович, — нахмурился Вертяков.
— Да ты на рожу его посмотри, — хмыкнула Элла Арнольдовна, — натуральное зубило.
— Не с лица воду пить, — вспомнил народную мудрость Вертяков.
— Я бы у него ни с чего воду пить не стала, — на всякий случай соврала Элла Арнольдовна, — мужлан!
Именно то, что Анатолий Викторович, в прошлом Зубило, был тупым и решительным мужланом, привлекало Эллу Арнольдовну, и она неоднократно использовала это его качество в отсутствие Вертякова.
Однажды даже прямо на столе шефа.
— Ладно, давай его сюда, — сказал Вертяков и глубоко вздохнул.
Пресловутая «жаба» упрямо ворочалась в его груди, и он безуспешно пытался усмирить ее.
Анатолий Викторович протиснулся мимо Эллы Арнольдовны, открывшей перед ним дверь, и уселся в кресло, стоявшее с торца стола Вертякова.
— Ну, что там у тебя? — безрадостно поинтересовался хозяин кабинета, хмуро глядя на начальника службы безопасности.
— Ничего нового, — грустно, но решительно ответил Зубило, — никаких следов.
— Хорошо… — Вертяков снова вздохнул и, посмотрев на все еще стоящую у двери Эллу Арнольдовну, добавил, — конечно, ничего хорошего, но…
Он еще раз взглянул на секретаршу, которая определенно ждала чего-то, и сказал:
— Об этих деньгах забудь. Будем считать, что это были предусмотренные убытки. Сейчас есть дела и поважнее.
Элла Арнольдовна расцвела и изобразила пухлыми мускулистыми губами нежный поцелуй, после чего выскользнула из кабинета и аккуратно притворила за собой дверь.
Зубило, который уже приготовился к тому, что Вертяков опять будет нудно пилить его из-за не найденных до сих пор денег, облегченно расправил плечи и сел посвободнее.
— Вы знаете, — сказал он, оживившись, — американец этот, как его…
— Майкл Боткин, — подсказал Вертяков.
— Во-во, Боткин этот… Он там такое строительство устроил, что нашим богатеям и не снилось.
— А ты откуда знаешь? — спросил Вертяков.
— Ну, как откуда… Сели с братвой в катерок да и съездили посмотреть. Там у него, у Майкла этого, человек пятьдесят пашут, как негры. Причем никакой техники — все вручную делают. И еще он чего удумал — со стройки весь дерн снял и в сторонке сложил. Не сам, конечно… И этот дерн каждый день водой поливают, чтобы не засох. Видать, как все закончено будет, обратно уложат.
