– Страшно… Если бы ты, свинья жирная, знал, что такое – страшно! Тебя бы, бля, туда, где я отдавал свой долг, который не брал… Вот там бы ты быстро стал стройным как кипарис. Ты ведь чего боишься, кабан трусливый? Ты ведь не смерти боишься, потому что ты не знаешь, что это такое. Ну, может, и видел по телевизору, как киллеры таких, как ты, у лимузинов отстреливают… Да только это совсем не то. А боишься ты прежде всего того, что тебя от кормушки отодвинут. Потому что эта кормушка для тебя самое дорогое. Дороже жизни, бля.
Жерехов оглядел остальных и сказал:
– Ну что вы, ей-богу, как на похоронах? Ждете, когда сюда спецы ворвутся? Эх, бля, нет на вас Лаврентия Палыча! Он бы вас живо уму-разуму научил.
Один из штатских, сидевший в кресле у окна, вдруг вскочил и, тряся жирным задом, выбежал из гостиной.
– Во! – засмеялся Жерехов. – Не иначе как медвежья болезнь приключилась.
Он подошел к столу и, не садясь, налил себе водки.
Подняв стопку и по-гусарски отставив локоть, он уже открыл было рот, чтобы произнести какой-то издевательский тост, но в этот момент в дальнем конце дома прозвучал выстрел.
На лице Жерехова отразилось веселое изумление, и он сказал:
– Смотри-ка! Нашелся один смелый…
Жерехов сделал торжественное лицо и траурным баритоном произнес:
– Он предпочел смерть бесчестью. Ну, за упокой души.
Выпив водку, он поставил стопку вверх дном и, снова закурив, повернулся к Лисицкому.
– Вот видишь – человек решил сразу все проблемы. Кто следующий? Может быть – ты?
И он ткнул пальцем в Лисицкого, который с ужасом смотрел в ту сторону, откуда донесся выстрел. Лисицкий вжался в спинку дивана, и на лице Жерехова появилась брезгливость.
– Да-а-а, – протянул он, – с такими, как ты, каши не сваришь.
И, обойдя стол, уселся напротив своей тарелки.
– Иваныч, – поморщившись, произнес один из штатских, массивный брюнет с благообразным актерским лицом, – кончай цирк устраивать! Дело-то ведь и на самом деле серьезное. Что делать-то?
– За нами ведь придут! – хрипло пробасил один из генералов.
– Интересно, – задумчиво сказал седоватый мужчина с аккуратно подстриженными усиками и налил себе водки, – а где теперь высшие отсиживают?
– Зассали, – горестно покачал головой Жерехов, – как есть зассали…
Он поднял взгляд и невесело осмотрел компанию.
– А когда сладкие планы строили, не было страшно? Или жаба сильнее страха оказалась? Сильнее инстинкта самосохранения? Представили себе, как рыла в кормушку по самые плечи засунули, и головка закружилась? А нужно было сразу представлять, что будет, если ничего не выйдет.
Жерехов еще раз, уже с явным отвращением, оглядел присутствовавших и, обреченно повертев головой, вздохнул:
– Э-х-х… Ну что вы все, как бабы? Ничего ведь не было! Понимаете – ни-че-го! Вот если бы все произошло, как планировали, но провалилось при исполнении – тогда другое дело. А так – ничего. Не было мальчика – понимаете? Так что зря этот, – и Жерехов мотнул головой в пространство, – погорячился.
Он встал и, значительно оглядев компанию, веско сказал:
– Ничего не было. Поэтому – сидите на жопе ровно. Все образуется.
Дверь распахнулась, и на пороге появился серый кардинал Гаврилыч.
За его спиной стоял незнакомый мужчина средних лет, который, старательно скрывая любопытство, разглядывал находившихся в комнате людей.
– Иваныч правильно говорит, – начал Гаврилыч прямо с порога, – сидите на жопе ровно.
Войдя в гостиную, он обернулся и, покровительстенно взяв пришедшего с ним человека под локоток, вполголоса сказал ему:
– Заходи, Александр Николаич, не чинись.
Александр Николаич зашел и аккуратно затворил за собой дверь.
– Ты пока присядь, закуси, чем Бог послал, а мы тут это… Порядок наведем, деток успокоим.
Новый гость кивнул, выбрав себе место на самой удаленной от двери стороне огромного круглого стола, пробрался туда и, вежливо улыбнувшись соседям, уселся на обитый узорчатым бархатом стул. Проводив его взглядом, Гаврилыч удовлетворенно кивнул и повернулся к обществу.
И тут на глазах у изумленной публики произошла неожиданная перемена.
Серенький, безобидный, вечно кряхтевший старичок превратился вдруг в наводящего страх циничного и жестокого пахана.
Опершись веснушчатыми руками на спинку стула, Гаврилыч, медленно поворачивая голову, пристально оглядел замерших на диванах и в креслах бандерлогов и жутко оскалился.
Под его взглядом все сникли и постарались стать как можно более незаметными. Один только бесстрашный Жерехов довольно усмехнулся и налил себе водки. Было видно, что он вовсе не боится Гаврилыча и даже наоборот – с удовольствием ждет начала экзекуции.
– Ну что, козлы, усрались?
Даже голос Гаврилыча стал другим.
Из него исчезло старческое дребезжание, появились непривычные властные интонации, тембр стал резким и неприятным, как скрежет железа по камню.
– Да с такими уродами, как вы, и свинью не зарезать!
Дверь открылась, и в комнату стали быстро входить облаченные в добротную серую форму люди. Все они были, как на подбор, рослыми и широкоплечими. Их лица были скрыты под масками, напоминавшими омоновский камуфляж, но сшиты они были из тонкого и дорогого серого трикотажа, и от этого становилось еще страшнее.
Быстро войдя в гостиную, гвардейцы серого кардинала молча выстроились вдоль стен и застыли в неподвижности. Гаврилыч скользнул по ним взглядом, удовлетворенно кивнул и указал пальцем на бутылку с водкой. Один из стоявших у стены боевиков быстро подошел к нему и наполнил рюмку. Гаврилыч снова кивнул, и молчаливый гвардеец так же быстро оказался на прежнем месте.
Гаврилыч, не поморщившись, выпил водку, достал из кармана темно-зеленый платочек, промокнул им губы, убрал платочек на место и только после этой череды неспешных действий заговорил.
– Ну, с кого начать? Может, с тебя?
Он посмотрел на немолодого блондина в дорогом бежевом костюме, сидевшего у окна. Блондин замер и громко выпустил газы.
Гаврилыч поморщился и сокрушенно покачал головой.
– Или с тебя?
Взгляд Гаврилыча медленно, словно корабельная башня главного калибра, перекатился на пожилого генерала со следами всех известных и неизвестных пороков на лице.
