– Ты уверен?
– Ага. Тем более что чем раньше ты с Бастером там окажешься,
тем лучше ночлег у вас будет. Туда уже едут люди. Я видел огни.
Джек кивает подбородком на окно.
– Ну, в общем, когда моя вахта кончится, будь здесь или там.
Я тебя найду.
Он улыбается ей, и она, успокоенная, улыбается в ответ.
Ветер завывает, и у них улыбки сползают с лиц. Еле уловимо, но слышен грохот
прибоя. Джек говорит:
– Подвал мэрии будет наверняка самым безопасным местом на
всем острове ближайшие двое суток. Я тебе скажу, сегодня прибой будет черт
знает какой.
– Почему из всех дней этот человек должен был появиться
именно сегодня? – спрашивает Анджела, не ожидая, конечно, ответа.
– Мам, а что сделал этот плохой человек? Вот опять –
маленький кувшин с большими ушами. Анджела наклоняется и целует его.
– Украл луну и принес ветер. Хочешь еще бутерброд, большой
мальчик?
– Ага! И пусть он тоже у папы летает.
В темноте возле «Рыбы и омаров» Годсо волны взлетают выше,
чем когда-либо.
Маяк в темноте шторма виден неясным силуэтом, и вспышки его
освещают только снежный хаос.
На перекрестке Мэйн-стрит и Атлантик-стрит – тьма. Ветер
срывает с подвески погасшую мигалку, и она летит на конце своей проволоки, как
закрученная катушка на нитке. Падает в глубокий наметенный на улице снег.
Темно и в офисе констебля, где за решеткой Линож сидит все в
той же позе, с голодным лицом в раме чуть расставленных коленей. Он собран и
сосредоточен, но на лице его все та же тень улыбки.
Хэтч в другом углу открыл переносной компьютер, и на его
экране мерцает программа кроссворда, которой Хэтч поглощен. Он не замечает
Питера, который сидит под доской объявлений с обвисшим лицом и смотрит на
Линожа расширенными пустыми глазами. Он загипнотизирован.
Мы видим лицо Линожа крупным планом, и его улыбка становится
шире. Глаза темнеют до черноты, и в них снова вертятся те же красные змеи.
Питер, не отрывая взгляда от Линожа, протягивает руку за
спину и снимает с доски старое объявление Департамента рыболовства.
Переворачивает другой стороной. В нагрудном кармане у него ручка. Сейчас он
щелкает ею и прикладывает перо к бумаге. И ни разу не глядит на то, что делает,
– его взгляд прикован к Линожу.
– Слушай, Пит, – спрашивает Хэтч, – что бы это могло быть:
«Насест йодлера». Четыре буквы.
Крупный план: на улыбающемся лице Линожа губы шевельнулись,
будто глотательным движением.
– Альп, – говорит Питер.
– Да, конечно, – соглашается Хэтч и вписывает буквы в сетку.
– Классная программа. Дам тебе тоже попробовать, если хочешь.
– Конечно, – говорит Питер голосом вполне нормальным, но
глаз от Линожа не отрывает. И перо его тоже не останавливается. Даже не замедляется.
И на обратной стороне объявления видны написанные неровными
печатными буквами снова и снова слова:
ДАЙТЕ МНЕ ДАЙТЕ МНЕ ДАЙТЕ МНЕ ТО ЧТО Я ХОЧУ ДАЙТЕ МНЕ ТО ЧТО
Я ХОЧУДАЙТЕ МНЕ ТО ЧТО Я ХОЧУ
А вокруг слов, как украшения вокруг рукописи монаха, много
тех же фигур, что мы видели над дверью гостиной Марты. Трости.
И снова крупным планом лицо Линожа. Черные звериные глаза
полны вертящейся красной мути. И видны самые кончики клыкообразных зубов.
На мысе Литтл-Толл-Айленда завывает ветер, гнутся под вьюгой
деревья, стукаются и трещат ветви.
С птичьего полета – накрытый ночью и бурей остров; обе улицы
забиты снегом. Огней совсем мало. Это город, отрезанный от внешнего мира.
Полностью.
Камера ждет, чтобы до нас это дошло, и – Затемнение. Конец
акта шестого.
Акт седьмой
Прав был Джек Карвер – островитяне, у кого нет очагов для
тепла, или кто живет там, где может достать штормовой прибой на приливе, уже
стягиваются к мэрии. Кто на вездеходах, кто на аэросанях или снегоходах.
Некоторые даже на лыжах или снегоступах. И даже сквозь вой ветра слышен гул
городской сирены.
По тротуару приближаются Джонас Стенхоуп и жена его Джоанна.
Они не юнцы, но вид у них здоровый, даже спортивный – как у актеров из рекламы.
Идут они на снегоступах, и каждый тянет веревку. За ними – кресло,
установленное на детских санках, превращенных таким образом в одноместную
повозку. В кресле, облаченная в просторные одежды и неимоверной величины
меховую шапку, сидит Кора Стенхоуп, мать Джонаса. Ей около восьмидесяти, и по
величественности она не уступит королеве Виктории на троне.
– Как ты себя чувствуешь, мама? – спрашивает Джонас.
– Как роза в мае, – отвечает Кора. – А ты, Джо?
– Выживу, – отвечает Джоанна довольно мрачно.
Они сворачивают на автостоянку перед мэрией. Стоянка быстро
заполняется разными машинами, которые умеют бегать по снегу. Лыжи и снегоступы
торчат парами, воткнутые в сугроб перед домом. Сам дом освещен – спасибо
большому генератору – как океанский лайнер в штормовом море, остров
безопасности и относительного комфорта в эту бешеную ночь. Наверное, так
смотрелся «Титаник», пока не налетел на айсберг.
Народ идет к ступеням, голоса возбужденные,
весело-взвинченные. Мы уже набрали целый список персонажей, и теперь это
окупается: мы узнаем старых друзей из тех, что толпились у дома Марты и были
покупателями в магазине.
Вот из вездехода вылезают Джилл и Энди Робишо. Джилл
отстегивает своего пятилетнего Гарри от сиденья (он был одним из ребятишек в
доме у Молли), а Энди тем временем весело окликает Стенхоупов.
– Привет, ребята, как жизнь? Ничего себе ночка?
– И не говори! – откликается Джонас. – А жизнь – отлично.
Но Джоанна, хотя и далеко еще не при смерти, не сказала бы,
что чувствует себя отлично. Она запыхалась и, пользуясь передышкой, приседает,
взявшись за собственные бахилы.
– Тебе помочь, Джоанна? – предлагает Энди. Кора – Ее
Императорское Величество – произносит:
– Джоанне не нужна помощь, мистер Робишо. Ей нужно только
перевести дыхание. Верно, Джоанна?
Джоанна улыбается свекрови так, что совершенно ясно, что она
хочет сказать: «Да, конечно, спасибо, и с каким бы удовольствием я заткнула
твою старую задницу жетоном для парковочного автомата!» Энди это видит.
– Джилли была бы не против, если бы ты ей помогла с
ребенком. Ты можешь, Джо? А я встану в упряжку вместо тебя? Ладно?
