В углу сидит со сложенными руками преподобный Боб Риггинс и
молится, никому не мешая.
Откинув занавеску, появляется Хэтч, останавливается и
глядит, как снова мигает свет. Свет возвращается, и Хэтч идет к родителям и
детям.
– Без перемен? – спрашивает он у Мелинды. Она качает
головой.
– У всех без перемен?
– Без, – тихим и безнадежным голосом отвечает она.
– Но дыхание у них нормальное, рефлексы нормальные, и если
отвернуть веко, зрачок реагирует на свет. Это все хорошие признаки, – говорит
Молли.
Хэтч садится рядом с Мелиндой и пристально смотрит в лицо
Пиппы. Видит, как дрожат и подергиваются ее веки.
– Ей что-то снится, – говорит он.
– Им всем что-то снится, – отвечает Майк. Они с Майком
переглядываются, и Хэтч оборачивается к Сандре.
– Сандра, где Робби?
– Не знаю.
«И знать не хочу», – слышится в ее тоне. Она вытирает рот
Дону, но крошек уже нет – она просто его гладит, любит его всем материнским
сердцем.
В зале заседаний Робби Билз сидит в одиночестве – будь он
хоть сто раз избранный менеджер или кто, а на личном уровне охотников общаться
с ним мало. За его спиной видны люди, разговаривающие между собой, помогающие
Тавии, Тесе и Дженне вставлять свечи в декоративные подсвечники на стенах.
Робби запускает руку в карман своей куртки и вытаскивает пистолет, который мы у
него видели в первой части. Кладет его на колени и задумчиво рассматривает.
Начинает мигать верхний свет. В такт ему мигают, включаясь,
аварийные лампочки на стенах. Люди нервно глядят вверх. Женщины начинают
расставлять свечи чуть быстрее. Еще больше людей приходят им на помощь.
Робби не в настроении помогать и не реагирует на перспективу
неизбежного исчезновения электрического света. Он живет в мире своих мыслей,
где только месть имеет значение. Поглядев еще секунду-другую на свой пистолет,
он сует его обратно в карман куртки, чтобы был под рукой. Потом все так же
сидит и смотрит в пространство. Разозленный менеджер города, который ждет,
чтобы показался Линож.
В кухню заходит Джоанна Стенхоуп и тревожно смотрит на
мигающий свет.
Мы видим генераторный сарай ночью. Мотор чихает… плюется… и
на этот раз не схватывает снова. Он с хрипом замолкает, и слышен только вой
ветра.
Там, где спят дети, верхний свет гаснет. После момента
полной черноты загорается робкое аварийное освещение из ящика, установленного
высоко на стене и в самой глубине комнаты.
– Поможешь со свечами? – спрашивает Майк Хэтча.
– Ты как? – обращается Хэтч к Мелинде.
– Пойди, помоги, – отвечает она. Майк и Хэтч встают и идут
на выход.
Они проходят через занавес и идут к лестнице.
– По радио говорили, что шторм к полуночи сильно выдохнется,
– говорит Хэтч. – Если Линож собирается что-то сделать…
– В этом можно не сомневаться, – отвечает Майк.
В кухне, где сейчас Джоанна, очень темно – там только две
аварийные лампы, работающие от аккумуляторов, но одна из них совсем не
работает, а вторая еле светит тоненькой желтой ниткой. Когда Джоанна пересекает
кухню, лампочка отключается совсем.
Джоанна наощупь пробирается к кухонной полке – сейчас она
видится лишь тенью среди теней. Ударяется обо что-то бедром и тихо вскрикивает
– скорее от нетерпения, чем от боли. Дойдя до полки, она вынимает из коробки
одну свечу. На полке еще лежат пачки вощеных спичек и кучка подставок для
свечей. Джоанна зажигает свечу. Когда пламя разгорается, она насаживает
основание свечи на иглу подставки.
Потом берет остальные свечи, аккуратно складывая коробки
стопкой на руке. Когда она поворачивается уходить, на столе, прибранном на ночь
и теперь абсолютно пустом, лежит трость Линожа с волчьей головой.
Джоанна ахает, поворачивается… и прямо перед ней стоит
Линож, и его улыбающееся лицо освещает свет от свечи Джоанны. Оно похоже на
лицо гоблина. Она ахает еще раз, и все свечи – и коробки, и одна зажженная –
выпадают из ее рук. Зажженная свеча гаснет, еще раз оставляя ее (и нас) в
темноте.
– Привет, Джоанна Стенхоуп, – говорит Линож. – Рада, что
старая сука сдохла? Я тебе оказал услугу, о да! Ты ходила с вытянутым лицом, а
в душе джигу отплясывала. Я знаю, я это по запаху твоему чую.
Джоанна начинает кричать – на этот раз по-настоящему, в
голос. И зажимает себе рот двумя руками, едва успев начать. Но над этими руками
– вытаращенные в ужасе глаза, и мы понимаем, что по своей воле она не замолчала
бы.
– Тихо… тихо… – ласково говорит Линож.
По коридору мэрии идут Майк и Хэтч. Здесь темно, горит
только пара аварийных лампочек, которым остро не хватает напряжения, несколько
свечей, фонариков… может, даже одна-другая зажигалка. Сквозь окна видно, как
женщины зажигают свечи в зале мэрии.
– Что там с генератором, Майк? – спрашивает Стен Хоупвелл.
– Он теперь до конца бури отключился? – спрашивает кто-то
еще.
– А как с теплом? – возникает третий. – Эту проклятую
дровяную печку разобрали еще три года назад! Я им говорил, что не надо,
пригодится в сезон вьюг в этом году или следующем, так кто же теперь стариков
слушает…
– У нас хватит тепла и света, не волнуйтесь, – бросает Майк,
не останавливаясь. – И шторм должен пойти на убыль после полуночи. Так, Хэтч?
– Так.
Преподобный Боб Риггинс шел за Майком и Хэтчем и несколько
отстал на лестнице (он мужчина не худой), но теперь догнал.
– Майкл, эти добрые люди беспокоятся не о свете или тепле, и
ты это знаешь.
Майк останавливается и оборачивается. Шепот в коридоре
стихает. Риггинс коснулся обнаженного нерва; он говорит от имени всех,
произнося то, чего не могут остальные, и Майк это знает.
– Когда появится эта личность, Майкл, мы должны дать ему то,
что он хочет. Я молился, и такое указание Господь…
– Мы послушаем и тогда решим, – прерывает, его Майк. –
Согласны?
Неодобрительный говор прошел по коридору.
– Как ты можешь так говорить, – начинает Орв Бучер, – когда
твой ребенок…
– Потому что я никогда не подписываюсь втемную, – отвечает
Майк.
И поворачивается уходить.
– Есть время упорствовать, Майкл, – обращается к нему
преподобный Боб Риггинс. – Но есть время отпустить вожжи ради большего блага,
как бы тяжко это ни было. «Перед падением возносится сердце человека, а
смирение предшествует славе». Притчи.
