Бодренько вскочив с постели, я позвонил в старинный колокольчик, стоявший на каминной полке и направился в ванную.
Напевая свою любимую песенку «Ничего на свете лучше нету», я встал под душ и добрых пятнадцать совершал водные процедуры, намыливаясь душистым мылом, которое пахло полынью. Наконец я весь аж заскрипел от чистоты и свежести и вылез из итальянской душевой кабины. Посмотрев на себя в огромное зеркало, я увидел не очень знакомого крепкого парня, который улыбался, как школьник в первый день каникул.
Свое тело я узнал, конечно, сразу, а вот лицо…
Здорово поработали немецкие косметологи, ничего не скажешь.
Приблизившись к зеркалу, я поворачивался так и этак, придирчиво рассматривая свое новое табло. Нет, догадаться можно было, но для этого требовалось знать меня долго и близко. А людей, которые имели такое удовольствие, на американском континенте вроде бы не было.
Разве что Рита приедет…
Ну вот.
А все так хорошо начиналось – проснулся один, свободный, этакий одинокий пират, все отлично, впереди великие дела, и на тебе – вспомнил о Рите…
Конечно, воспоминания о ней были исключительно приятны, но когда вспоминаешь о женщине, с которой у тебя связано столько хорошего и нежного, перестаешь принадлежать исключительно себе.
Начинаешь думать, желать, и это, между прочим, вредит делам.
Накинув мохнатый халат, я туго подпоясался и, выйдя из ванной, увидел рыжую зеленоглазую Молли, которая заботливо расставляла на столе завтрак, достойный английского лорда.
Она повернулась ко мне и, улыбнувшись, сказала:
– Доброе утро, сэр Майкл!
– Доброе утро, мисс Молли, – ответил я.
Такое старинное обращение друг к другу мы практиковали уже третий день, и это доставляло нам обоим удовольствие.
А еще я научил Молли говорить по-русски «овсянка, сэр», и теперь каждый раз, принося мне какую-нибудь еду, она торжественно провозглашала с милым акцентом:
– Овсьянка, сэр!
«Сэр» у нее получалось, естественно, без всякого акцента, зато от ее «овсьянки» я кайфовал, как кот от валерьянки.
Закончив сервировку, Молли придирчиво осмотрела стол и сказала:
– Овсьянка, сэр!
Я почувствовал, как дурацкая улыбка растягивает мой рот, а кроме того…
Кроме того – мне захотелось крепко и нежно обнять Молли.
Вот, блин, приехали.
Ну что это такое – стоит рядом со мной появиться красивой девушке, и я уже готов! А как же Рита? Да я и Риту не прочь обнять! Крепко и нежно.
И как это теперь называется? То ли я кобелина позорный, который под каждую юбку нос сует, то ли, если говорить другим языком – любвеобильный мужчина с просторным сердцем.
Ну, это кому как больше нравится.
Тут я, к счастью, уловил запах, исходивший из-под фарфоровой крышки, которая прикрывала что-то, лежавшее на фарфоровом блюде, и этот инстинкт, тоже, между прочим, один из основных, победил любовную лирику.
Я почувствовал, что во мне проснулся аппетит, а любой нормальный голодный мужчина, если его поставить между женщиной и едой, выберет еду.
Потом можно и женщиной заняться, но сначала – еда.
Закон жизни!
Я потер руки и сел за стол.
Молли подошла ко мне и, перегнувшись через мое плечо, подняла фарфоровую крышку. И тут я почувствовал себя настоящим ослом, стоящим перед двумя кормушками.
Я глядел на огромного дымящегося омара, лежавшего на блюде, а плечом почувствовал, как Молли на секунду прижалась ко мне маленькой твердой грудью. Мне захотелось повалиться на пол и заколотить пятками по паркету. Но я взял себя в руки и, изо всех сил сохраняя на лице выражение снисходительной доброжелательности, сказал:
– Прекрасно! Обожаю омаров.
– Вот и хорошо, – ответила Молли. – Бон аппетит! Я кивнул и потащил блюдо к себе.
Молли пошла к двери и, уже открыв ее, быстро оглянулась.
Я успел поймать ее веселый зеленый взгляд и все понял.
Конечно же, для нее не были секретом ни мое замешательство, когда она ткнулась грудью в мое плечо, ни мой истерический внутренний импульс.
Она видела все это так же ясно, как я видел ее тонкие пальцы,
Наверное, я все-таки не такой уж умелый лицедей, чтобы тягаться в этом с женщинами, ведь они животные интуитивные и чувствуют все нутром.
Баба, она, так сказать, сердцем чует.
А моих талантов, как видно, хватает лишь на то, чтобы обводить вокруг пальца тупых и примитивных мужиков, каким я и сам являюсь.
Эх, блин!
Я тяжело вздохнул и отвернул омару хвост.
* * *
Вчера вечером я имел долгий разговор со Скуратовым и, кроме всего прочего, намекнул ему, что у меня есть камни, которые я хотел бы продать.
Скуратов сказал, что свяжется с одним из натуральных американцев и узнает, что можно сделать. После этого он любезно проводил меня до двери своего кабинета, и я, спустившись по мраморной лестнице «Одессы», вышел на улицу, где меня терпеливо ждал новенький голубой «Порш Каррера».
Эту симпатичную коляску я купил на следующий день после первой встречи со Скуратовым. Его прозвище, между прочим, как и следовало ожидать, было – Малюта. Но произносилось оно только за глаза. Вышибала Генчик, который почему-то проникся ко мне уважением, предупредительно сообщил мне, что произносить это слово вслух не рекомендуется.
– Малюта этого не любит, – сказал Генчик и опасливо огляделся, будто Скуратов мог неожиданно выйти из большого зеркала, которым была закрыта одна из стен в предбаннике ресторана.
Я вышел на улицу, сел в машину и, отъехав от поребрика, направился в сторону своего нового дома, где Молли уже готовила для меня ужин.
Это было вчера, а сегодня…
Сегодня мне предстояло позвонить дону Хуану и сообщить ему скорбное известие, касавшееся Кончиты, а, во-вторых, в полдень меня ждала встреча с неким Генри Смитом, которого Скуратов сосватал мне по части бриллиантов.
Этот Генри Смит, как сказал Скуратов, большой специалист в области купли-продажи драгоценных камней, деньги у него имеются в количестве, достаточном, чтобы купить половину Манхэттена, а за порядочность Смита как делового партнера он, Скуратов, ручается мне своим зубом.
Положим, один зуб – не такая уж надежная гарантия в многомиллионной сделке, ну да ладно. Ручаться за других людей – дело щекотливое, сам знаю. Так что я не стал заострять внимание на теме гарантий, а просто запомнил, где и когда у меня должна быть встреча, и перевел разговор на другую тему.
