Между ними не было ничего общего — здоровый атлет Кастет, окруженный друзьями и подругами, и одинокая, уже немолодая женщина, в отчаянии родившая единственного ребенка, и ее обреченный на одиночество сын, но Кастета тянуло в этот дом, и, когда было время, он старался прийти туда, обычно с немудрящими гостинцами — печеньем, пряниками или простенькими конфетками «Ирис Кис-кис».
Вероника Михайловна работала библиотекарем, ее зарплаты с трудом хватало на самую простую еду и лекарства для Жени, с детства долго и тяжело болевшего и проводившего много времени в больницах и санаториях, поэтому Лешкины гостинцы были очень кстати для любившей почаевничать Женькиной мамы.
С самим Женей Черных он, в общем-то, не дружил, приходил Леха ради его матери, которую по-мужски опекал и о которой заботился, как мог. Любил слушать ее рассказы о книгах, которых она, в отличие от Леши, прочитала множество, какие-то случаи из библиотечной жизни и всякое-разное, что может говорить одинокая женщина зашедшему на огонек юноше. Женя на этих вечерних посиделках присутствовал обычно в качестве молчаливого собеседника, изредка бросая на Кастета внимательные взгляды, прочитать значение которых Леха не мог, да и не хотел — Женя Черных его попросту не интересовал.
Эта странная дружба продолжалась очень недолго, до конца последнего года школы, окончив которую, Кастет сразу поступил в Петродворцовое военно-спортивное училище и жил в казарме, в городе почти не бывая. Потом распределение, Москва, курсы, Афган и суматошная мирная жизнь Кастета, в которой места для Черных просто не было. Получалось, что Леха не видел Женю Черных и его маму уже лет двадцать.
Краем уха, наверное, от Петьки Чистякова, который не пропустил ни одной встречи выпускников, Кастет слышал, что Женя Черных окончил физмат ЛГУ, аспирантуру, получил какое-то звание или степень, как это в ученом мире называется, Леха точно не знал, прочили ему чуть ли не Нобелевскую премию, но Черных опять надолго заболел и, как инвалид, сидел сейчас дома, нигде не работая.
Фамилию и телефон именно этого Черных и обнаружил Кастет в записной книжке доктора Ладыгина, именно до этого Черных он в конце концов и дозвонился, и именно к этому Черных он сейчас и ехал.
* * *
Дверь, на давно еще условленные три звонка, открыла Женина мама, постаревшая, почти совсем седая, но сохранившая прямую осанку и то же, запомнившееся Кастету со школьных лет, выражение лица — спокойного благородства человека, уверенного в правильности своей жизни и не думающего о мнении других.
— Лешенька, здравствуйте, проходите.
Она провела Кастета по темному — лампочка перегорела, а ввернуть некому — заставленному ненужными предметами коридору в Женькину комнату, постучав, открыла дверь и неслышно растворилась в темноте. Кастет, отчего-то робея, вошел.
Комната была та самая, в которой они чаевничали далекие двадцать лет назад, та же была простая старая мебель, по-прежнему удивляющая чистотой и опрятностью, почти тот же был Женя Черных, сидящий в инвалидном кресле с книгой в руках. В комнате добавились только две вещи — компьютер на письменном столе, там, где раньше стоял бронзовый чернильный прибор, и большая, увеличенная со старой, фотография мужчины в царской форме с эполетами и множеством красивых орденов.
— Это — мой предок, — сказал вместо приветствия Женька.
— Наблюдательный, заметил, что я на фотку посмотрел, — ответил вместо приветствия Кастет.
— Я не наблюдательный, — сказал Женька, — я не могу быть наблюдательным, потому что плохо вижу, а поработаю на компьютере — так вообще слепой, должен после этого отдыхать часа два, времени жалко… А про портрет я сказал, потому что все сразу спрашивают, кто это.
— Слепой, а с книжкой почти в темноте, — сказал, оглядываясь, Кастет.
— А что я с книжкой, так она для слепых, брайлевским шрифтом напечатана…
— Ну ты, блин, даешь! — восхитился Кастет.
— Садись, Алексей, рассказывай, что у тебя стряслось, я по телефону не очень-то и понял. Ты, верно, не один был, говорить не мог.
Леха поискал глазами кресло, в котором когда-то любил пить чай, устроился в нем, сразу оказавшись в удобной, не мешающей думать и говорить, позе, и принялся рассказывать. Черных слушал, закрыв глаза и не перебивая, только худые, с крупными суставами пальцы, бережно скользящие по книжной обложке, выдавали, что он не уснул и все слышит,
— Извини, но я думаю, что твоих друзей нет в живых, — спокойно сказал Женя, когда Кастет кончил, — а Петя Чистяков был и моим другом, он тебе не говорил, наверное, постеснялся. И с Сергеем Ладыгиным я неплохо знаком, помог я ему однажды, а он моей маме помог. Так что — будем думать. Будем думать…
Черных, не открывая глаз, положил книгу ровно на край стола, сцепил замком руки и опустил на них тяжелую голову.
— Сейчас мама чай принесет, чай пить будем, — сказал он, не поднимая головы, — ты пока посмотри что-нибудь, книжку полистай…
Почти сразу же открылась дверь, и вошла Вероника Михайловна.
— Лешенька, пойдемте ко мне, не будем ему мешать…
— Нет, нет, мама. Все в порядке, чайку попьем и продолжим с Алексеем, что у нас сегодня к чаю?
Кастет пожалел, что не принес никаких сладостей.
— Давайте, я сбегаю…
— Ну что вы, Лешенька, все у нас есть.
Сидели, пили чай, что-то говорили, чего Кастет не запомнил, мучительно ожидая продолжения разговора с Женей, наконец, Вероника Михайловна ушла, оставив их наедине.
— Алексей, у тебя деньги есть? — спросил Черных.
Кастет пожал плечами, что значит — деньги, какую сумму Женя Черных считает деньгами и в какой валюте.
— Ладно, начнем с другого конца. Что это Петр говорил о школьном тайнике?
— Недалеко от школы есть трансформаторная будка, там кто-то кирпич выбил, у самой земли, почти не видно, если не знать. За кирпичом за этим ниша, довольно большая, много чего можно положить, мы там сигареты прятали, еще что-то. Пацаны ж были…
— Что сейчас на улице, темно?
— Темно.
— Сходи-ка ты да погляди, что там Петя Чистяков спрятал. Прямо сейчас сходи…
Кастет вышел.
— Вероника Михайловна, закройте за мной.
— Ты все-таки в магазин собрался?!
— Да, я быстро.
До Тринадцатой линии ходу — пять минут. Будка стоит на месте, куда ей деться, народу на улице — никого, даже собачников нет. Прошел мимо несколько раз, на часы поглядывая, будто ждет кого, вернулся к будке, зашел с задней, невидимой с улицы стороны, нагнулся. Кирпич на месте. Только в землю немного ушел, но, похоже, кто-то под него подкапывался недавно — земля разрытая и мягкая.
Кастет достал из кармана нож, «Victorinox», настоящий, швейцарский, не китайская подделка, подковырнул кирпич, легко вынул. Нащупал в нише пакет, даже не пакет, так, чуть больше конверта, в полиэтилене и скотчем замотан, сунул в карман. Кирпич на место, колени от земли отряхнул и — к Черных, пусть он разбирается.
