- Так я ж следил за вами! А вы и не заметили? - он радостно хлопнул в ладоши. - А когда все это приключилось, я сразу сюда прибежал, предупредил, что вы скорей всего придете. Переждать-то надо, подумал я, а кроме как в мастерской в округе больше и спрятаться негде. Угадал я, видите!
- Угадал, - согласился я. - А скажи-ка мне, Пентелин, тебя Годунов ко мне вроде охранника приставил, что ли?
- Ну что вы, какой из меня охранник! - Он оттянул дряблую кожу на руке. - Я слежу просто. А Саня Годунов об этом ничего не знает, я по своей инициативе, хобби у меня такое - следить!
- Интересное хобби.
- Интересное, - подтвердил Пентелин и вздохнул, - я из-за этого хобби в больнице лежал, долго… А Годунов меня оттуда выручил. Меня и моих друзей, которые тоже следить любят и, между прочим, хорошо умеют это делать. Замечательный человек, правда?
- Правда, - теперь вздохнул я. - А ваши друзья тоже на Годунова работают?
- А мы не работаем, какая же это работа, если приносит удовольствие? Это, знаете ли, призвание - следить… Мы помогаем Годунову, когда он попросит, но напрямую с ним связан только я. Конспирация, вы понимаете!
- Понимаю, Пентелин. Ведите меня на «Ксению», я там сегодня ночевать буду.
- То-то девчонки обрадуются, особенно Люда!
- Вот и на их улице праздник, - вздохнул я. - Идемте, шпион Пентелин!
Глава четырнадцатая
Судьба президента
- Я вот что думаю, Николай Всеволодович, - Чистяков искоса глянул на застывшего в прострации наследника престола, - «объект» наш надо с Фонтанки переводить, чтобы не светился на людях…
- Надо, - вяло согласился Черных.
- Есть у меня местечко одно на примете. У Тимофея на побегушках служит один человечек, его все Палычем кличут, глупый человечек, никчемный, но фанат нашего дела, в партии - со дня основания. Не за деньги служит - за идею!
- Лучше бы за деньги, такие люди проще, и договариваться с ними легче…
- Ваша правда, Николай Всеволодович, ваша правда, но уж, что есть! Как говорится, за неимением гербовой пишут на почтовой. У Палыча этого есть еще два неоспоримых преимущества - квартира где-то на отшибе и дочка-красавица. Потому я и предлагаю - двойника покуда поместить на квартиру к Палычу, а дочку, напротив, изъять, для гарантии послушания Палыча и безопасности нашего протеже. Прием старый, можно сказать - классический, но действует всегда безотказно.
- Хорошо, - с трудом выговорил Черных. - Будь другом, Петя, принеси мне, там, в часовне, в верхнем ящике…
«Не пришлось бы двойника готовить, - подумал Чистяков, направляясь в часовню, - совсем плох, а сейчас самые дела начинаются, только крутись, а он без дозы - никакой. И мне не разорваться, и в России надо быть и здесь его на Вашингтона не оставишь. Может, с Жанкой поговорить, а то - докторшу эту из Швейцарии выписать, денег дать, пусть его как-то хоть до конца года продержат?..»
Вспомнив про докторшу Сару Раушенбах, Чистяков вспомнил и белый халат, расстеленный на зеленой швейцарской траве, и такое же белое, не поддающееся загару, тело врачихи, овдовевшей в самую зрелую женскую пору, когда быть вдовой или незамужней для женщины никак нельзя, а даже напротив, кроме здравствующего супруга подыскать себе еще парочку друзей, желательно крепкого крестьянского происхождения, чтобы не тратить с ними время на умные разговоры и посещение театров да вернисажей.
Но приятные эти размышления вдруг прервались другой мыслью, внезапной, не имеющей отношения ни к докторше Саре, ни к Швейцарии, и уж тем более к здоровым крестьянским парням.
Чистяков как раз переступал порог исповедальни, и будь на его месте кто-то другой, более суеверный, то стал бы искать во всем этом тайный смысл, стечение знаков - порог, граница, рубеж; исповедальня, тайные помыслы, истина, откровение… Но Петр Чистяков суеверным не был, однако замер на пороге и еще раз прослушал в себе эту внезапно явившуюся мысль и даже проговорил ее вполголоса, обернувшись, правда, не слышит ли кто его.
Как все гениальное, мысль была проста и очевидна. Если двойник неминуемо, - теперь уже неминуемо, обратной дороги нет, - передаст кому-то власть, то почему же эту власть должен получить больной, невменяемый Черных, а не кто-нибудь другой, с трезвым умом, здоровый и телом и духом. Скажем, Петр Васильевич Чистяков - природный русак, с безупречными вологодскими корнями. А что бояр да дворян в его роду не было, так это и плюс. Кто сказал, что россияне жаждут монархии? Свой работяга-парень намного им ближе и родней!
Снаружи донесся жалобный хрип Черных.
- Сейчас, сейчас, - крикнул Чистяков, - не найду никак!
Хотя искать ему никакой нужды не было, знал, прекрасно знал Петр Васильевич, где хранится белая отрава, медленно убивающая местоблюстителя и престолонаследника. Но думал теперь уже не о том, как бы поскорее ублажить своего хозяина и главу концерна «Восшествие на престол», а о том, сколько жизни еще оставить наркоману Женьке Черных и как без помех устранить его с пути к власти, когда он станет окончательно не нужен.
* * *
До фрегата Леха Кастет добрался спокойно, без приключений. Пентелин всю дорогу что-то говорил ему ласковым голосом, восхищался Санечкой Годуновым и остальными знакомцами Кастета. Правда, о Светлане Пентелин говорил несколько раздраженно, не умаляя, впрочем, ее красоты и прочих женских качеств, но смотрел на девушку свысока и местоимение «она» звучало в его устах даже хуже, чем «оно». А на прямой вопрос Кастета смешался, ответил, что это он - так, что женщины все такие, разлучницы, не ценят своего счастья, и только мужчина мог бы…
После чего смешался еще больше и остаток дороги молчал, глядя в окно стареньких «Жигулей», которые они остановили, чтобы доехать до Дворцовой площади.
От Дворцовой шли пешком, Пентелин попытался взять его под руку и, получив отказ, брел в стороне, грустно повесив голову. И ожил только на фрегате, в окружении девчонок-официанток, каждой он сумел сделать комплимент, со знанием дела похвалив тени, или помаду, или тонкий аромат духов.
Был хороший погожий вечер, на палубе свободных мест не оказалось, поэтому Кастет сразу спустился в каюту. Люда принесла ему две кружки пива с закуской, а когда пришла переменить посуду, Леха уже спал, положив голову на стол между двумя пустыми кружками.
Утром он проснулся на лавке, с подушкой под головой и заботливо укрытый пледом. Кроссовки кто-то снял и аккуратно поставил под стол, а носки он нашел в душевой, висящими на сушилке для полотенец.
Пока он принимал душ, невидимка поставил на стол горячий кофейник, чашку и тарелку с бутербродами.
И только когда последний бутерброд нашел свое место в желудке, а первая утренняя затяжка смешалась с ароматом кофе, только тогда раздался телефонный звонок, обозначающий, что день окончательно начался, и каким он окажется, станет ясно после этого первого за день разговора по телефону.
