Мечтая скорее лечь спать, я быстро разделась и отправилась в душ. Через десять минут я уже была в постели и вот только теперь, только лежа на чистых прохладных простынях, я почувствовала всю ту чудовищную тяжесть, которую обрушил на меня этот безумный и страшный день.
Ноги гудели, во всем теле будто пересыпался песок, а веки стали тяжелыми и закрылись сами. Комната закружилась вокруг меня.
Мне снились высокие каменные стены, освещенные коптящим красным пламенем факелов, подъемный мост с цепями, и Артура, который выезжал на коне из распахнутых настежь крепостных ворот Камелота. На Артуре были сверкающие латы, конь тоже был закован в броню, и Артур, подняв забрало, посмотрел на меня и сказал:
- Не бойся, я с тобой.
Потом его лицо внезапно превратилось в лицо Максима…
* * *
Телефон звонил настойчиво и даже как-то тревожно.
Камелот растаял в тумане, рыцарь Артур, взмахнув плащом, беззвучно ускакал в исказившееся пространство, а потом и сам туман исчез, уступив место серому полумраку, стоявшему в комнате.
Проклиная мистера Бэлла, который изобрел это дьявольское переговорное устройство, я протянула руку и подняла трубку.
- Алло?
В моем голосе было столько холода, что у того умника, который догадался позвонить мне в четыре часа утра, должно было немедленно отмерзнуть ухо.
- Пинка, это я, твой папа. Я тебе из Америки звоню.
Я обрадовалась, и сон сразу пропал.
- Папка, здравствуй! Как вы там?
- Мы… мы…
И он вдруг пьяно зарыдал, а у меня появилось нехорошее предчувствие.
- Да что у вас там такое? - заволновалась я. - Что-нибудь с Аркашкой?
- Твой мерзавец Аркашка жив и невредим, а вот мама…
- Что - мама? - Мое сердце сжалось в тревожном предчувствии.
- Ее больше нет.
- То есть как? - Его слова были так нелепы, что я просто не поверила. - Ты там что - пьян?
- Я пьян от горя, - ответил папа, - и буду пить еще. Ее убили…
- Подожди.
В моей голове все перепуталось, и я подумала, что, может быть, еще сплю… Как это так? Убили?
- Папка, ты ничего не путаешь? Кто убил?
- Неизвестно. Воры вломились в дом, а она была там… Если бы она вышла куда-нибудь, то осталась бы жива…
Я молчала, не в силах вымолвить хоть одно слово.
Папа тоже молчал, и мне показалось, что слышу на том конце линии бульканье. Потом что-то звякнуло и папа, крякнув, сильно потянул носом, а затем совершенно другим голосом сказал:
- В общем, так, Акулина. На похороны лететь не нужно, да ты и не успеешь, а вот на девять дней - обязательно. Мы же р-русские люди, и поэтому должны следовать нашим исконным обычаям и традициям. А здесь одни жиды и негры… Прилетай, Пинка. Твой любящий папа и твой проклятый братик-наркоман ждут тебя.
В трубке раздались гудки.
Осторожно положив ее на аппарат, я подошла к окну и посмотрела в холодное утреннее небо.
В какой-то книге было написано: "Свиток ужасов, развернувшись, упал к его ногам" - или что-то вроде того.
Вот и со мной происходило нечто похожее.
Будто, взломав крепкие прежде стены, на волю вырвались горести, несчастья, ненависть, страх и, визжа и рыча, закружились вокруг меня.
Сначала - Максим.
Потом - суд, который потряс меня не меньше, чем смерть любимого человека.
Потом - эта ужасная баба и ее кошмарная гибель под колесами грузовика.
Бандиты, пробравшиеся в мой дом…
А теперь - мама?
Мамочка…
Дикость какая-то! Да этого просто быть не может! Сейчас я проснусь и обнаружу, что это был просто кошмар…
А Артур…
А может быть, все устроено так, что человек может получить горе и радость только вместе? Может быть, они могут существовать только рядом, и найти такое место в жизни, где бывает только светло и только тепло - невозможно?
Я снова улеглась в постель, провалилась в тяжелый сон. Мне снилась мама. Она гладила мне пионерский галстук и, весело поглядывая на меня, говорила:
- Пионер - всем ребятам пример. А ты, Липка, как выскочишь из переулка - все пионеры попадают к твоим ногам…
Глава одиннадцатая
КОВБОЙ В ЛАПТЯХ
Ровные ряды одинаковых, как солдаты-новобранцы, плоских каменных столбиков дисциплинированно торчали на зеленом, стремившемся к горизонту, поле.
- Это здесь мы будем хоронить Лену? - шепотом спросил Павел Афанасьевич.
- Что ты, что ты, - вылезшая откуда-то, чуть ли не из кустов, бабулька подхватила его под руку, поддержала, как бы не давая упасть, зашептала, озираясь на похоронный кортеж, - дальше, милок, дальше! Вон в том уголке, где березки, там хорошо, там тенек…
Аркадий шел немного позади отца. Он был одет в строгий черный костюм, подаренный, вместе со шляпой, какой-то благотворительной организацией, и старые, хорошо нагуталиненные штиблеты.
Малознакомые люди, неизвестно откуда появившиеся на похоронах, старательно изображали неутешную скорбь и горечь утраты, а сами тем временем украдкой поглядывали на часы, в нетерпении ожидая поминочного застолья.
- А вы кто? - спросил Павел Афанасьевич.
- А никто я, милок, никто, просто бабушка тутошняя, и все.
- Тутошняя! - ужаснулся Павел Афанасьевич. - Вы что, на кладбище живете?
Бабушка рассмеялась, стыдливо прикрыв рот уголком платка.
- Живу я там, на Амбассадор-стрит, - она махнула рукой в сторону городских построек, - а здесь я так, для души…
- А как же это? - Павел Афанасьевич еще раз оглядел ряды бетонных костяшек домино, выстроившиеся на ломберной зелени травы.
- Так это ж америкашки, - опять рассмеялась бабушка, - у них и души-то, верно, нет, одни доллары. Душа там вон, на горушке покоится!
Она перекрестилась и уже совсем по-хозяйски взяла его под руку.
Русский участок кливлендского муниципального кладбища разительно отличался от прочего зелено-бетонного однообразия. Он был небольшим и, видимо, новым, но на участке уже росли высокие березы и тополя, пахло кладбищенским тленом, а на кривых дорожках между могилами валялись окурки и пробки от бутылок.
- Непорядок какой-то, - брезгливо огляделся Аркадий.
- Это пущай америкашки о порядке заботятся, - сказала бабка и ловко направила Павла Афанасьевича на нужную дорожку. - А для нас, русских, главное, чтобы в душе порядок был!
Старушка перекрестилась и надвинула на глаза платочек.
