Здесь и хранились.
— Ральф!
Оглянувшись, он увидел, что Луиза протягивает к нему обе
руки. В одной она держала панаму с выемкой на полях, а в другой — темную
расческу, которую можно купить в любой лавчонке за доллар двадцать девять
центов. Призрачное оранжево-желтое сияние по-прежнему липло к расческе, что
вовсе не удивило Ральфа. Каждый раз, пользуясь расческой, хозяин, словно
перхоть, оставлял на ней немного сияния как своей ауры, так и «веревочки». Его
не удивило также, что расческа лежала рядом с панамой Мак-Говерна; в последний
раз он видел обе эти вещи вместе. Он помнил саркастическую ухмылку Атропоса,
когда тот снял панаму и сделал вид, что причесывается.
«А потом он подпрыгнул и щелкнул каблуками».
Луиза показывала на старое кресло-качалку со сломанными
полозьями.
— Панама лежала на сиденье. А расческа была под ней. Она
ведь принадлежала мистеру Уайзеру, правда?
— Да.
Луиза немедленно протянула вещи Ральфу:
— Лучше ты возьми. Я не такая растяпа, какой считал меня
Билл, но иногда я все же теряю вещи. И я никогда не прощу себе, если потеряю
это. Ральф, взяв расческу, начал было засовывать ее в задний карман брюк, но,
вспомнив, с какой легкостью Атропос извлек ее, положил расческу в глубокий
боковой кэрман, затем оглянулся на Луизу, уставившуюся на панаму Мак-Говерна с
видом Гамлета, философствующего над черепом своего бедного Йорика. Ральф
заметил в ее глазах слезы, и женщина отвела взгляд.
— Он любил эту панаму. Билл считал, что в ней он выглядит
молодым и щеголеватым, хотя это и не так, но он думал, что выглядит хорошо, и
это важно. Ты согласен со мной, Ральф?
— Да.
Луиза бросила панаму обратно на кресло и повернулась к
коробке, набитой одеждой. Как только она отвернулась, Ральф, нагнувшись,
заглянул под кресло в надежде увидеть сверкание сережек. Если панама Билли и
расческа Джо лежали здесь, тогда, возможно, серьги Луизы… Но под креслом ничего
не оказалось, кроме пыли и вязаного детского башмачка.
«Невозможно, чтобы все произошло так легко и просто», —
подумал Ральф, вставая и отряхивая колени. Внезапно на него обрушилась
невероятная усталость. Они без всяких хлопот почти сразу же отыскали расческу
Уайзера — хорошо, просто великолепно, но Ральф подозревал, что это лишь
показная удача. Ему по-прежнему нужно было волноваться по поводу сережек Луизы
..и, конечно, сделать то, ради чего их сюда послали. Что это было за дело? Он
не знал, а если кто-нибудь сверху и рассылал инструкции, до него они не дошли.
— Луиза, у тебя есть соображения по поводу…
— Ш-ш-ш-ш!
— Что? Это он, Луиза?
— Нет! Тихо, Ральф! Слушай!
Ральф прислушался. Вначале он ничего не услышал. Затем
мысленно ощутил сжатие, щелчок. Очень медленный и осторожный на этот раз. С
легкостью перышка, парящего в потоке теплого воздуха, Ральф скользнул немного
вверх и услышал тихий продолжительный звук, похожий на скрип дверных петель.
Было что-то знакомое — не в самом звуке, но в навеянной им ассоциации. Похоже
на…
«… Сигнализацию против взлома или на сигнал
дымоулавливателя. Это зовут нас».
Луиза ледяными пальцами схватила его за руку:
— Вот оно, Ральф, — то, что мы ищем. Слышишь?
Конечно, Ральф слышал Но чем бы ни был этот звук, он не имел
никакого отношения к серьгам Луизы… А без них он отсюда никуда не уйдет.
— Ну давай же, Ральф, давай! Мы должны его отыскать!
Он позволил Луизе увлечь себя дальше в глубину кладовой. Во
многих местах завалы сувениров Атропоса фута на три возвышались над их головами
Как удалось такому тщедушному коротышке, мерзкой козявке, справиться, Ральф не
знал — возможно, с помощью левитации, — но в результате он потерял ориентировку
среди завалов, пока они блуждали, петляя, поворачивая и иногда возвращаясь
назад Наверняка он знал лишь то, что теперь звук стал громче: по мере их
приближения к источнику гудения тот превратился в жужжание насекомого,
неприятно действующее Ральфу на нервы. Завернув за угол, Ральф увидел
гигантскую цикаду, уставившуюся на него тусклыми черно-коричневыми зрачками
размером с грейпфрут.
Хотя отдельные ауры предметов, сваленных в сводчатом
хранилище, и развеялись, как исчезает аромат цветка, засушенного между
страницами книги, они все же присутствовали здесь, под слоем зловония Атропоса
— даже на этом уровне восприятия, когда все чувства Ральфа были разбужены и
настроены, невозможно было, улавливая эти ауры, не испытывать к ним отвращения.
От немых следов смертей жертв Слепого Случая веяло ужасом и патетикой. Ральф
понял, что ужасное место — не только музей или логовище крыс; оно было
языческим храмом, где Атропос исполнял собственную версию Святого причастия
используя вместо хлеба и вина печаль и слезы.
Блуждание Ральфа и Луизы по узким кривым проходам между
кучами хлама стало мрачным разрушающим душу и тело экспериментом. Каждый
невполнебесцельный поворот выставлял на обозрение сотни новых предметов, видеть
и вспоминать о которых Ральфу не хотелось, каждый предмет издавал свой
собственный крик боли и отчаяния. Ральф не удивлялся, что Луиза разделяла его
чувства — идя позади него, женщина тихо всхлипывала сдерживая подкатывающие к
горлу рыдания.
Здесь валялись искореженные детские саночки с привязанной к
ним веревкой. Ребенок которому они принадлежали, скончался от конвульсий в
морозный январский день 1953 года.
Был здесь и шест мажоретки обернутый по спирали
красно-белыми тентами — девушку изнасиловали и забили до смерти камнем осенью
1967 года. Убийца, так и не пойманный спрятал, тело в небольшой пещере где ее
останки вместе с прахом двух других жертв — покоятся и по сей день.
Обнаружили они и брошь с камеей, принадлежавшую женщине
которой на голову упал кирпич, когда она шла по Мейн-стрит, чтобы купить свежий
номер журнала «Вог» <"Vogue" — один из самых популярных в Америке
журналов для женщин>: выйди дама из дома секунд на тридцать раньше или
позже, она осталась бы в живых.
Находился здесь и дешевый нож мужчины, случайно
застреленного во время охоты в 1937 году.
Видели они и компас бой-скаута, сломавшего шею во время
подъема на гору Катадин.
Тапочек маленького мальчика по имени Гейдж Крид, которого
переехал бензовоз, мчавшийся с превышением скорости по шоссе N15 в Ладлоу.
Кольца и журналы, брелки от ключей и зонтики, шляпы и очки, погремушки и
радиоприемники. Они различались лишь видом, но суть их была одна и та же:
тихие, печальные голоса людей, вычеркнутых из пьесы в середине второго акта, в
то время как они еще разучивали свои роли, готовясь к третьему; людей,
бесцеремонно изгнанных, чьи дела остались незавершенными, а обязательства
невыполненными; людей, единственным преступлением которых было то, что они
родились во владениях Слепого Случая… И попались на глаза сумасшедшему с ржавым
скальпелем в руках.
