Они приблизились к Строуфорд-парку. Внезапно зажглись
уличные фонари.
На площадке для игр, рядом с которой он, Мак-Говерн и Луиза
частенько наблюдали за проказами детей, почти никого не было. На качелях сидели
двое подростков, они курили, переговариваясь; мамаши, гуляющие здесь днем с
детишками, давно разошлись по домам.
Ральф подумал о Мак-Говерне — о его беспрестанной,
патологической болтовне, о вечных сожалениях по поводу старения — как они
удручали при первой встрече и как теперь их не хватает, о том, как эти
особенности его характера казались даже приятными из-за циничного ума и
неожиданных, импульсивных актов доброты, — и его охватила невыносимая печаль.
Конечно, Шот-таймеры могут быть звездной пылью и даже золотой, но когда они
умирают, то исчезают как матери, гуляющие с детьми на этой площадке в теплую
солнечную погоду.
— Ральф, зачем мы сюда пришли? Саван завис над Общественным
центром, а не над Строуфорд-парком!
Ральф подвел Луизу к скамье, на которой столько веков назад
он заметил ее, плачущую после ссоры с сыном и невесткой… И горько оплакивающую
потерю сережек. У подножия холма в сгущающихся сумерках белели две туалетные
кабины.
Ральф закрыл глаза. «Я схожу с ума, — подумал он, — я мчусь
к безумию на скоростном поезде. Кому же быть? Леди… Или тигру?»
— Ральф, нужно что-то делать. Эти жизни… Тысячи жизней… В
темном мерцании широко раскрытых глаз Луизы Ральф увидел, как кто-то выходит из
«Красного яблока». Фигура в вельветовых брюках и бейсбольной кепке. Скоро
ужасное произойдет наяву, и, не желая видеть этого, Ральф открыл глаза и
посмотрел на сидящую рядом женщину.
— Каждая жизнь важна, Луиза. Каждая жизнь.
Он не знал, что именно поняла женщина по его ауре, но
увиденное ужаснуло ее.
— Что произошло там, после моего ухода? Что он сделал или
сказал!
Расскажи мне, Ральф! Расскажи!
Так чему же быть? Одному ему или множеству? Леди или тигру?
Если он не решит как можно скорее, то возможность выбора будет вырвана у него
из рук простым течением времени. Итак, что же? Что!
— Ничего… Или то и другое, — хрипло произнес он, не
сознавая, что говорит вслух на нескольких уровнях одновременно. — Я не хочу
выбирать.
Не хочу. Ты меня слышишь?
Ральф вскочил со скамейки, дико озираясь по сторонам.
— Ты меня слышишь! — крикнул он. — Я отвергаю выбор!
Либо ОБА, либо НИКТО!
На одной из аллей бродяга, рывшийся в мусорном бачке в
поисках бутылок, оглянулся на Ральфа, а затем бросился наутек. Он увидел
мужчину, объятого пламенем. — Ральф, в чем дело? В ком? Во мне? В тебе? Потому
что, если причина во мне, я не хочу… Ральф сделал глубокий вдох, выравнивая
дыхание, затем прислонился лбом ко лбу Луизы и, глядя ей в глаза, произнес:
— Луиза, дело не в тебе и не во мне. Касайся все только нас,
я сделал бы выбор. Но это не так, и я больше не собираюсь быть пешкой!
Он отпустил женщину и сделал шаг в сторону. Аура Ральфа
пылала с такой силой, что Луиза затенила ладонью глаза, словно он каким-то
образом взорвался. А когда раздался его голос, то внутри ее головы он прозвучал
сильнее грома:
— КЛОТО! ЛАХЕСИС! ПРИДИТЕ КО МНЕ! НЕМЕДЛЕННО!
3
Ральф, сделав пару шагов, замер, не сводя глаз с подножия
холма.
Двое подростков, сидящих на качелях, смотрели на него с
одинаковым выражением удивленного испуга. Они подхватились и, бросив дымящиеся
сигареты, побежали прочь к огням Уитчхэм-стрит, словно парочка вспугнутых диких
оленей.
— КЛОТО! ЛАХЕСИС!
Ральф горел, как электрическая дуга, и внезапно вся сила,
подобно воде, выбежала из ног Луизы. Пошатнувшись, она рухнула на скамью. В
голове ее шумело, сердце переполнял ужас, а под всем этим кружило крайнее
истощение. Ральфу оно представлялось тонущим лайнером; Луиза же ощущала
утомление в виде глубокой ямы, вокруг которой ее заставляли ходить по
сужающейся спирали, в виде ямы, в которую она в конце концов упадет.
— КЛОТО! ЛАХЕСИС! ДАЮ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС! Я НЕ ШУЧУ!
Мгновение ничего не происходило, затем обе дверцы туалета у
подножия холма скрипнули в унисон. Клото вышел из кабины с табличкой «МУЖСКОЙ»,
Лахесис — из кабины с пометкой «ЖЕНСКИЙ». Их ауры сверкающего, золотисто-зеленого
цвета летних стрекоз сверкали в пепельном свете уходящего дня.
Они двигались навстречу друг другу, пока их ауры не слились,
затем, почти соприкасаясь затянутыми в белое плечами, Клото и Лахесис стали
взбираться на холм. Они напоминали парочку перепуганных детей.
Ральф повернулся к Луизе. Аура его по-прежнему горела,
сверкая.
— Оставайся здесь.
— Хорошо, Ральф.
Подождав, пока Ральф спустится до середины холма, Луиза
собрала все свое мужество и крикнула вслед:
— Но если ты откажешься остановить Эда, это сделаю я! Имей в
виду! Конечно, она попытается, и сердце его откликнулось на храбрость женщины…
Но она не знала того, что известно ему. Не видела того, что увидел он.
Еще раз оглянувшись, Ральф направился к двум лысоголовым
врачам-коротышкам, взирающим на него понятливыми, испуганными главами.
4
Лахесис, нервно: Мы не обманывали тебя — нет.
Клото, еще более нервно (если такое возможно): Дипно уже в
пути.
Ты должен остановить его, Ральф, — должен хотя бы
попытаться.
«Дело в том, что я никому ничего не должен, и ваши лица
прямое тому доказательство», — подумал Ральф. Он повернулся к Лахесису и был
награжден зрелищем того, как лысоголовый уклонился от его взгляда, опустив долу
темные глаза без зрачков. — Неужели? На больничной крыше вы убеждали нас
держаться подальше от Эда, мистер Л. Вы были весьма настойчивы.
Лахесис, нервно потирая ладони: Я… Как бы это сказать… Мы…
Мы тоже можем ошибаться. Тогда мы были не правы.
Но Ральф знал, что «не правы» — не самое лучшее определение;
«самообман» казалось более подходящим.
Ральфу хотелось устроить им взбучку — точнее говоря, скандал
— за то, что они втянули его в это гнилое предприятие, но он понял, что не
сможет сделать этого. Потому что, согласно старине Дору, даже их самообман
служил Предопределению; побочный крюк в Хай-Ридж по каким-то причинам все же не
был побочным, Ральф не знал, как или почему так получалось, но намеревался
выяснить это, если выяснение вообще возможно.
