Ральф отшатнулся, подумав, что он все же виден, но Эд не
отреагировал на резкое движение Ральфа. Он подозрительно оглядел четыре пустых
пассажирских сиденья, словно услышал раздавшийся оттуда звук. Одновременно он
протянул руку к картонной коробке, пристегнутой ремнем безопасности креслу
второго пилота. Рука погладила коробку, затем потянулась к голове и поправила
шарф.
Справившись с повязкой, Эд снова запел… От слов этой песни
по спине Ральфа струйкой побежал холодок:
«Приняв одну пилюлю, станешь больше…»
«Правильно, — подумал Ральф. — Ответ получишь от Алисы,
когда она на десять футов станет выше».
Сердце трепетало у него в груди — даже возвышаясь на десять
футов над кабиной пилота, он не был напуган так, как в момент неожиданного
поворота Эда. Ральф был уверен, что Эд не видит его, однако человек,
утверждавший, что у сумасшедших чувства более обострены, чем у нормальных
людей, знал, что говорит, и именно поэтому Эд сознавал, что что-то изменилось.
Запищало радио, заставив обоих мужчин вздрогнуть.
— Сообщение для «Чироки». Вы входите в воздушное
пространство Дерри на высоте, требующей регистрации самолета. Повторяю, вы
входите в контролируемое воздушное пространство над территорией города.
Поднимитесь на высоту 16 000, «Чироки», и перейдите на 170 —
один, семь, ноль. А пока, пожалуйста, идентифицируйте себя, назовите… Опустив
сжатый кулак на радио, Эд начал яростно колотить по панели.
Стекло треснуло, разбрызгивая стеклянные фонтанчики, вскоре
потекла кровь.
Она забрызгала приборную доску, фотографию Элен с Натали на
руках и серую футболку Эда. Он продолжал бить по радио, пока голос не
превратился в грохот статических разрядов, а затем и вовсе смолк.
— Отлично, — тоскливым голосом человека, привыкшего
разговаривать с самим собой, произнес Эд. — Намного лучше. Ненавижу все эти
вопросы.
Они только… Увидев свою окровавленную руку, Эд замолчал. Он
поднял ее, внимательно осмотрел, затем вновь сжал в кулак. Огромный осколок
стекла впился в плоть как раз над первой фалангой среднего пальца. Эд вытащил
осколок зубами, выплюнул его в сторону, затем (у Ральфа от этого жеста кровь
застыла в жилах) провел кровавым кулаком сначала по одной, затем по другой
щеке, оставляя красные отметины. Он потянулся к встроенному ящичку, достал
зеркальце и полюбовался боевой раскраской. Увиденное, очевидно, доставило ему
удовольствие, потому что Эд улыбнулся и кивнул, прежде чем положить зеркальце
обратно.
— Помни, что сказал этот соня, — низким, тоскливым голосом
посоветовал себе Эд, а затем надавил на штурвал. Нос «Чироки» направился к
земле, стрелка альтиметра медленно отступала назад. Теперь прямо под ними
раскинулся Дерри. Город походил на горсть опалов, разбросанных по
темно-голубому бархату.
Из отверстия в коробке, разместившейся на кресле второго
пилота, выходили два тонких провода, присоединенных к дверному звонку,
прикрученному к подлокотнику кресла Эда. Ральф считал, что как только в поле
зрения появится Общественный центр Дерри, Эд положит палец на белую кнопку,
начав таким образом свой акт камикадзе. А перед самым тараном здания нажмет на
кнопку. Бом-бум — прощай, жизнь.
«Разорви провода, Ральф! Отсоедини их!»
Отличная идея, но с одним недостатком: находясь на этом
уровне, Pальф не мог порвать даже паутину. А это означало, что Ральфу придется
опуститься в страну Шот-таймеров. Но только он приготовился к спуску, как
справа от него раздался мягкий голос, окликнувший его по имени:
Ральф.
Справа? Невозможно. Справа ничего не было, кроме кресла
второго пилота, борта самолета и сумеречного воздуха Новой Англии. Продольный
шрам на руке Ральфа начал покалывать, как нить накаливания в
электрообогревателе.
Ральф!
Не смотри. Вообще не обращай внимания.
Но он не мог. Некая огромная, мощная сила навалилась на
него, и голова Ральфа начала поворачиваться. Он сопротивлялся, осознавая, что
угол крена самолета увеличивается, но и это не помогло.
Ральф, посмотри на меня — не бойся.
Он совершил последнюю отчаянную попытку непослушания, но она
не удалась. Голова Ральфа продолжала поворачиваться, и внезапно оказалось, что
он смотрит на свою мать, умершую от рака легких четверть века назад.
4
Берта Робертс сидела в плетеном кресле-качалке в пяти футах
за бортом кабины самолета. Она вязала, раскачиваясь в миле над поверхностью
земли. На ее ногах красовались тапочки, отороченные мехом норки, — Ральф
подарил их матери в день ее пятидесятилетия. Плечи Берты укрывала розовая шаль.
Значок с политическим лозунгом — «ПОБЕДИМ ВМЕСТЕ С УИЛЛКИ! <В 1978 г.
Республиканец Уильям Коэн, баллотировавшийся от штата Мэн, победил на выборах в
Сенат Уильяма Хатауэя.>» — скреплял шаль на груди.
«Все правильно, — подумал Ральф. — Она носила такие значки
вместо украшений — это было ее маленькой слабостью. Как же я мог забыть?»
Единственным несоответствием, поразившим Ральфа (больше, чем
то, что она была мертва, но в данный момент раскачивалась в кресле на высоте
шести тысяч футов), являлось ярко-красное вязание в ее руках. Ральф никогда не
видел мать вяжущей, не был даже уверен, что она владела этим искусством, однако
мать действительно вязала. Спицы так и мелькали в ее проворных руках.
— Мама? Ма? Это действительно ты?
Спицы замерли, когда она оторвалась от кровавого полотна.
Да, это его мать — по крайней мере, такой запомнил ее Ральф. Узкое лицо, брови
домиком, карие глаза и тугой узел каштановых с проседью волос. И только сжатые
губы включали в себе коварство… Пока она не улыбнулась.
Ральф Робертс! Я удивлена твоим вопросом!
Однако это не ответ, подумал Ральф. Он хотел произнести это
вслух, но посчитал, что лучше промолчать. Справа от Берты в воздухе зависло
молочно-белое пятно. Когда Ральф взглянул на него, пятно потемнело,
превратившись в подставку для журналов, сделанную Ральфом в мастерской во время
учебы в колледже. На подставке стопка журналов «Ридерз дайджест» и «Лайф».
Теперь земля далеко внизу исчезла, покрываясь коричневыми и
темно-красными квадратиками, превращаясь в линолеум на полу кухни в доме его
детства на Ричмонд-стрит в Мэри-Мид. Поначалу сквозь пол просвечивала земля,
геометрические полоски ферм, но затем он стал плотным. Призрачное молочное
пятно превратилось в маминого ангорского кота, возлежавшего на подоконнике и
наблюдавшего за кружением чаек. Кот испустил дух приблизительно в то время,
когда Дин Мартин и Джерри Льюис перестали вместе снимать фильмы. Тот старик
прав, мой мальчик. Не надо вмешиваться в дела Лонгтаймеров, Позаботься о своей
матери и не думай о том, что не касается тебя.
