Сначала это смущающее, феерическое видение вызвало у Ральфа
неподдельный ужас, но вскоре страх уступил место восхищению, благоговению и
просто интересу. Какое красивое и захватывающее зрелище! «Но это не реально, —
предупредил он себя. — Не забывай, Ральф. На самом деле ничего подобного не
существует». Он пообещал себе, что попытается не забыть. Но предостерегающий
голос казался таким далеким… Теперь он заметил кое-что еще: от головы каждого,
кого он видел, вверх поднималась прозрачная яркость. Наподобие шелковой
ленточки или полоски яркой гофрированной бумаги, она, вспыхнув, уходила вверх,
пока не исчезала из вида. У некоторых людей точка исчезновения находилась в
пяти футах над головой, у других же длина этого струящегося потока достигала
десяти и даже пятнадцати футов. В большинстве случаев свет этой яркой
восходящей линии гармонировал с оттенками всей ауры — ярко-белый у рассыльного,
серо-зеленый у дамы, шедшей рядом с парнишкой, — но было и несколько
поразительных исключений. Ральф увидел ржаво-красный поток, исходящий из головы
мужчины средних лет, окруженного темно-синей аурой, а у женщины со светло-серой
аурой восходящий поток был поразительного (но и несколько настораживающего)
цвета фуксии. В некоторых случаях — их было не так уж много, всего два или три,
— восходящие струйки были почти черными. Ральфу это не понравилось, и он
заметил, что люди, которым принадлежали эти «веревочки от воздушного шарика»
(именно так он тут же мысленно окрестил их), не выглядели здоровыми.
«Конечно, они больны. Эти „веревочки“ являются индикаторами
здоровья… И болезни в некоторых случаях».
«Ральф, — обеспокоился другой голос, — на самом деле ты не
видишь этих вещей, договорились? Мне не хочется быть занудой, но…»
Но возможно ли, что все происходящее на самом деле реально?
Может быть, постоянное недосыпание, усиленное влиянием
осознанных, последовательных снов, сыграло с ним невероятную шутку, дав
возможность заглянуть в некое иное измерение, не доступное обычному восприятию?
«Оставь это, Ральф, и притом немедленно. Это самое лучшее, что можно сделать,
иначе ты рискуешь оказаться в одной лодке с беднягой Эдом Дипно». Мысль об Эде
натолкнула на неясную ассоциацию — что-то, сказанное Эдом в тот день, когда его
арестовали за избиение жены, — но прежде, чем Ральф смог вспомнить, почти прямо
в его левое ухо детский голос произнес:
— Мам? Мама? А ты купишь мне ореховое мороженое?
— Посмотрим. Мимо Ральфа прошла молодая женщина, держа за
руку мальчика лет четырех-пяти. Она двигалась в «конверте» ослепительно белого
сияния.
«Веревочка», уходящая вверх от ее светлых волос, также была
белой и очень широкой — она скорее напоминала ленту, которой обычно
перевязывают коробку с подарком, — поднималась на высоту более двадцати футов и
при каждом шаге женщины несколько отклонялась назад. Это вызвало в сознании
Ральфа ассоциации со свадьбой — фата, шлейф, газовое подвенечное платье.
Аура ее сына была здорового темно-голубого цвета на грани
фиолетового, и когда эта пара прошествовала мимо, Ральф увидел изумительную
вещь.
Завитки ауры поднимались также и от их переплетенных рук:
белые от ладони женщины и темно-голубые от ручонки малыша. По мере
возникновения они переплетались в поросячьи хвостики, затем бледнели и
исчезали. «Мать-и-сын, мать-и-сын», — подумал Ральф. Было что-то до простоты
символическое в этих связанных завитках, оплетающих друг друга наподобие
жимолости, обвивающей садовую ограду. Их вид вселил радость в сердце Ральфа —
банально, но именно так он себя чувствовал.
«Мать-и-сын, белый-синий, мать-и…»
— Мама, а куда смотрит этот дядя?
Блондинка мельком взглянула на Ральфа, но он успел заметить,
как, сжавшись, подобрались ее губы, прежде чем она отвернулась. Но что более
важно, сверкающая аура, окружающая женщину, внезапно потемнела, сузилась, по ее
полю заплясали спирали темно-красного цвета.
«Это цвет испуга, — подумал Ральф, — или, возможно, гнева».
— Я не знаю, Тим. Пойдем, перестань болтать. — Женщина
ускорила шаг, потянув за собой сынишку, ее собранные в конский хвост волосы
подпрыгивали в такт шагам, оставляя в воздухе прозрачно-серый, в красноватых
прожилках след. «Словно дуги, которые „дворники“ иногда оставляют на лобовом
стекле автомобиля», — подумал Ральф.
— Мам, дай передохнуть! Не тяни меня! — Малыш был вынужден
перейти на рысь, чтобы поспевать за матерью.
«Это моя ошибка», — Ральф мысленно увидел себя глазами
молодой мамаши: старик с измученным лицом и набрякшими мешками под глазами.
Стоит — опирается — на почтовый ящик возле аптеки и таращится на нее и малыша
так, будто они самое удивительное видение в мире.
«Чем вы, собственно, и являетесь, мэм, — если бы вы только
знали». Ей он наверняка показался проходимцем. Ему необходимо избавиться от
всего этого. Реальность или галлюцинации, не важно — он просто обязан покончить
с подобными вещами. Если он этого не сделает, кто-то другой вызовет либо
полицию, либо верзилу со смирительной рубашкой. Судя по всему, эта хорошенькая
мамаша может позвонить из первого попавшегося телефона. Ральф задался было
вопросом, как человеку отделаться от того, что происходит только в его восприятии,
когда осознал, что все уже прошло.
Физический феномен или сенсорная галлюцинация, но все просто
исчезло, пока Ральф размышлял, как он выглядит в глазах юной женщины. День
снова вернул себе прежнее спокойное свечение бабьего лета, чудесное, но уже не
такое захватывающее и всеобъемлющее сияние. Снующие вокруг люди вновь стали
людьми: никаких аур, никаких «веревочек», никаких фейерверков. Просто люди,
спешащие за зеленью к обеду или за последними летними снимками в фотоателье
либо идущие выпить чашечку кофе в ближайшем баре. Некоторые из них, возможно,
даже нырнут в прохладу «Райт-Эйд», чтобы купить упаковку презервативов или —
спаси и сохрани, Господи, — снотворного.
Обычные, ничем не примечательные жители Дерри, спешащие по
своим обычным, ничем не примечательным делам.
Ральф с облегчением перевел дух. Облегчение действительно
пришло, но не такое, как он ожидал. Он не испытал ощущения, будто только что
отошел от обрыва, за которым его поджидало сумасшествие, — чувства, что он
находился на краю какой-либо пропасти, вообще не было. И все же Ральф отлично
понимал, что не сможет жить долго в таком ярком и чудесном мире, сохраняя
трезвость ума; это все равно что испытывать оргазм, длящийся часами.
Возможно, гениальные творческие личности и переживают что-то
подобное, но это не для него; от слишком высокого напряжения у него могут
перегореть все предохранители, а когда появится верзила со смирительной
рубашкой, чтобы, сделав укол, забрать его в психушку, вполне вероятно, что
Ральф будет только рад этому.
Наиболее охотно осознаваемой эмоцией в данный момент было
все-таки не облегчение, а приятная меланхолия, которую он, будучи совсем
молодым, иногда испытывал после занятий любовью. Эта меланхолия, не глубокая,
но широкая, заполняла, казалось, все пустоты его тела и разума так отступающий
паводок заполняет плодородную пашню. Ральф раздумывал, повторятся ли снова
такие тревожащие, но столь восхитительные моменты Богоявления. Он считал, что
шансы у него есть… По крайней мере, до следующего месяца, когда Джеймс Рой Хонг
воткнет в него свои иглы или Энтони Форбес начнет раскачивать, как маятник,
золотые часы у него перед глазами, говоря, что Ральф… Хочет… Спать. Вполне
возможно, что ни Хонгу, ни Форбесу не удастся излечить его бессонницу, но если
одному из них повезет, Ральф больше не увидит ауры и «веревочки от шариков»
после первого же нормального сна. А через месяц спокойного сна по ночам он
вообще забудет, что с ним происходило подобное. Ральфу это казалось вполне
оправданным мотивом для меланхолии.
