Однако больше я к нему не пойду. Мы с ним в расчете. — Она
поджала губы. —Сукин сын!
— А что случилось?
— Почти целый год я ждала, когда все наладится само собой —
как говорится, природа возьмет свое. Не то чтобы я не помогала природе.
Возможно, мы испробовали множество одинаковых средств. —
Сотовый мед? — снова улыбнувшись, спросил Ральф. Он не смог сдержаться. «Какой
поразительный денек, — подумал он. — Столько событий, а ведь до вечера еще
далеко».
— Сотовый мед? А он помогает?
— Нет, — расплываясь в улыбке, ответил Ральф, — абсолютно не
помогает, но на вкус великолепен!
Луиза рассмеялась и обеими руками сжала его левую руку.
Ральф ответил ей легким пожатием.
— Ты ведь не обращался по этому поводу к Литчфилду?
— Нет. Записался на прием, но затем отменил визит.
— Ты это сделал потому, что не доверяешь ему? Потому что он
проглядел Кэролайн?
Ральф удивленно взглянул на женщину.
— Прости, — сказала Луиза. — Я не имела права задавать такой
вопрос. — Да нет, ничего. Просто я удивлен, услышав эту мысль от кого-то
другого. Что он… Видишь ли… Что он поставил неправильный диагноз.
— Ха! — Красивые глаза Луизы вспыхнули. — Это приходило на
ум всем нам! Билл не мог поверить, что ты не притянул его к суду на следующий
день после похорон Кэролайн. Конечно, в те дни я находилась по другую сторону
баррикад, как бешеная защищая Литчфилда. Тебе когда-нибудь хотелось убить его?
— Нет. Мне уже семьдесят, и мне не хочется провести остаток
дней за решеткой. К тому же — разве это воскресило бы Кэрол?
Луиза покачала головой.
Ральф сухо заметил:
— Однако то, что произошло с Кэрол, явилось причиной, почему
я не хотел идти к нему. Я просто не мог доверять ему больше или, возможно… Не
знаю… Нет, он действительно не мог объяснить причину. Наверняка он знал лишь
то, что отменил визит к доктору Литчфилду, как и к Джеймсу Рою Хонгу,
известному в некоторых кругах под кличкой «игловтыкатель». Этот последний визит
он отменил по совету девяностодвух-или-трехлетнего старика, который, возможно,
даже не помнит своего второго имени. Мысли Ральфа обратились к книге, которую
дал ему старина Дор, и к стихотворению, называвшемуся «Стремление», Ральф не
мог выбросить его из головы… Особенно то место, где поэт говорил о вещах,
которые проходят мимо: неизведанные чувства, непрочитанные книги, неведомые
острова, которые он никогда не увидит.
— Ральф? Ты здесь?
— Да, просто думал о Литчфилде. Размышлял, почему я отменил
визит. Луиза похлопала его по руке:
— Радуйся, что ты сделал это. А я вот пошла.
— Расскажи мне. Луиза поежилась:
— Когда дело зашло так далеко, что я больше не могла
выносить это, я пошла к нему и обо всем рассказала. На мою просьбу о снотворном
Литчфилд ответил, что не может выписать рецепт — иногда у меня бывают нарушения
сердечного ритма, а снотворное может ухудшить состояние.
— Когда ты была у него?
— В начале прошлой недели. А вчера, как гром среди ясного
неба, позвонил мой сын Гарольд и сказал, что они с Дженет хотели бы
позавтракать со мной в ресторане. Чепуха, сказала я. Я еще неплохо управляюсь в
кухне.
Если уж вы пускаетесь в такой далекий путь из Бангора, то я
сумею это сделать, а потом, если вам захочется прогуляться со мной — я подумала
о бульваре, потому что мне там всегда нравилось, — я буду только рада. Именно
так я и сказала.
Она повернулась к Ральфу, горько улыбаясь.
— Я даже не задумывалась, почему это они оба приезжают среди
недели, ведь они работают, — к тому же они, должно быть, любят свою работу,
потому что говорят только О ней. Я думала лишь, какие они милые… Какие
заботливые… И я приложила все усилия, чтобы приготовиться как можно лучше и
хорошо выглядеть, дабы Дженет не заподозрила, что у меня проблемы. Об этом я
беспокоилась больше всего. Глупая старушка Луиза, «наша Луиза», как всегда
говорит Билл… Не делай вид, что удивлен, Ральф! Конечно, мне об этом известно;
ты что думаешь, я только вчера вылупилась из яйца? И он прав. Я действительно
глупа, но это не значит, что обида ранит меня не так, как других… — Луиза снова
заплакала.
— Конечно, конечно. — Ральф погладил ее по руке.
— Ты рассмеялся бы, увидев меня, — продолжала она, — когда в
четыре утра я пекла тыквенные оладьи, в четыре пятнадцать крошила грибы для
итальянского омлета, а в четыре тридцать принялась за макияж только для того,
чтобы быть уверенной, абсолютно уверенной, что Дженет не заведет «Вы уверены,
что хорошо себя чувствуете, мама Луиза?» песню. Терпеть не могу, когда она
начинает молоть вздор. И еще, Ральф. Она с самого начала знала, что происходит
со мной. Они оба знали. Поэтому я как бы выставила себя на посмешище.
Ральф считал, что внимательно следит за нитью рассказа, но,
очевидно, все же упустил что-то.
— Знали? Откуда?
— Им рассказал Литчфилд! — вскричала Луиза. Лицо ее снова
сморщилось, но теперь Ральф увидел в нем не боль или обиду, а ужасный,
горестный гнев. — Этот ублюдок позвонил моему сыну и ВСЕ ЕМУ РАССКАЗАЛ!
Ральф онемел.
— Луиза, он не мог сделать этого, — произнес он, вновь
обретя дар речи. — Существует профессиональная тайна… Твоему сыну известно об
этом, потому что он юрист, они тоже обязаны хранить профессиональную тайну.
Врач никому не имеет права рассказать о том, что поведал ему пациент, пока
пациент…
— О Боже! — Луиза закатила глаза. — Боже праведный! В каком
мире ты живешь, Ральф? Люди, подобные Литчфилду, поступают так, как считают
нужным.
Я-то знала, поэтому дважды глупа, что пошла к нему. Карл
Литчфилд — самонадеянный, тщеславный болван, которого больше интересует, как он
выглядит в подтяжках и стильных рубашках, чем судьба пациентов. — Какой цинизм!
— И правда, это-то и печально. Знаешь что? Сейчас ему
тридцать пять или тридцать шесть, он считает, что, когда ему исполнится сорок,
он просто… Остановится. Останется сорокалетним столько, сколько захочет. Он
считает, что в шестьдесят люди превращаются в дряхлых стариков и что
большинство из них впадают в старческий маразм после шестидесяти пяти, а уж
коль вам удастся дожить до восьмидесяти, то нужно благодарить судьбу, если дети
отвезут вас к доктору Кеворкяну <Ставший недавно героем нашумевшего
судебного процесса, доктор Кеворкян по желанию обреченных на смерть пациентов
применял разработанный им безболезненный метод мгновенной эвтаназии — добровольного
ухода из жизни.>. Дети не имеют права на откровения родителей, и, по мнению
Литчфилда, такие старики, как мы, лишены всяческого доверия детей. Это не в
общих интересах.
