Ограда заканчивается. Дальше небольшой пустырь, за ним — нечто, похожее на кочегарку, с узкой, довольно высокой трубой.
— Помнишь это строение? — интересуюсь я у Андрея.
— Да, помню. Его-то я и искал. Если бы не оно, никогда не узнал бы этот забор. Пошли обратно, Вика. Больше здесь нечего делать. Или ты желаешь заглянуть в гости?
— Нет. Пока рано.
Мы разворачиваемся, следом за нами разворачивается «линкольн». Навстречу ползут два доходяги с дворнягой на длинной веревке.
Местные!
Аборигены!
«Вот вы-то мне и нужны!» — Я присаживаюсь на корточки и делаю дебильную рожу:
— Ой, собачечка! Тю-тю-тю. Какая хорошенькая! — Страшнее кабыздоха, со свалявшейся шерстью и обрубком хвоста, я никогда не встречала. — Как тебя зовут, песик?
Андрей пялится на меня, как на умалишенную. Местные доходяги тормозят, словно наткнувшись на стену. Дворняга, поджав остаток хвоста, спешит укрыться за ногами хозяев.
У охраны в «линкольне», наверное, объявлена боевая тревога.
— Тю-тю-тю. Как тебя зовут, песик?
— Кто как хочет, тот так и зовет. — Я наконец дожидаюсь ответа от того из доходяг, что постарше. — Хотите купить?
Еще не хватало! Всё, чего я хочу, так это знать, кто живет за розовой оградой.
— А сколько стоит? — вместо этого интересуюсь я, и Андрюша при этом чуть не валится в обморок. Владельцы дворняги ошалело переглядываются. Чего только они не повидали в жизни. Но чтобы такое!
Сколько зарядить за своего четвероного друга, аборигены даже не представляют. А вдруг это какая-то редкая, сверхценная порода, которую можно загнать за огромные бабки? Просто они об этом не знают, и хитрющая девка намерена обвести их вокруг пальца.
— Так сколько? — Единственная моя забота сейчас — это не разоржаться и как можно дольше сохранять серьезное выражение лица. Непростая задача. — Тю-тю-тю, песик.
— Полтаха, — наконец заявляет цену на кабыздоха тот из доходяг, что порешительнее.
— Лады, — тут же поднимаюсь я с корточек. — Даю полста, если расскажете, что за этим забором.
С теми же рожами имбецилов, с которыми только что пялились на меня, аборигены теперь лупят буркалы на розовую ограду.
— Так чего там, за этим забором?
— Дом, — отвечает мне тот, что постарше. Силы мои на исходе. Сейчас рожу!
— Понятно, что дом. А кто в нем живет? — с трудом произношу я.
— Похмелиться бы, — вместо ответа сетует тот, что порешительнее.
Я не взяла с собой денег.
— Андрей!
Он достает из кармана лопатник, вытаскивает оттуда пятидесятирублевую бумажку, но отдавать ее не спешит. Повторяет мой вопрос:
— Итак, кто живет в этом доме?
— Семья. Муж, жена и две дочки. Еще охранники и домработница. Ее зовут Ниной.
— А хозяина?
— Не знаем, — синхронно пожимают плечами аборигены.
— Он грузин?
— Нет, еврей. Грузин раньше жил. Потом продал дом и уехал.
— Давно уехал? — вмешиваюсь в допрос я.
— Да уж года три будет, — неуверенно переглядываются владельцы сверхценной собаки.
— Куда уехал?
— Он нам не докладывал.
— Что еще можете о нем рассказать? — Я намерена вытянуть из этих местных информацию на весь Андрюшин полтинник.
— Да ничего мы не можем, — жалуется мне тот, что постарше, и я ему верю — ничего он не может давно. — Этот грузин здесь ни с кем не общался. Какой-то блатной. Все руки в наколках.
«Точно, Монучар! И куда же он, сволочь, смотался? Всё равно ведь достану. Спрятаться от меня у него получилось бы разве что на том свете!»
— Та-а-ак! А кто здесь может о нем рассказать поподробнее?
— Никто, — качает головой тот, что порешительнее. И советует: — Ты бы, сестренка, не задавала здесь подобных вопросов. Как бы не нажить неприятностей.
— Ладно, учту, — улыбаюсь я и бросаю взгляд на маячащий метрах в тридцати от меня огромный «линкольн». — Мне не нужны неприятности. Отдай им пятиместку, — поворачиваюсь я к Андрею. И спешу поскорее ретироваться, пока мне, действительно, не вручили дворнягу.
«Собака отдельно, блохи отдельно», — при этом приходит мне на память где-то услышанное. Мне абсолютно не улыбается ни то, ни другое. И чего это, дурища, разыграла спектакль с покупкой дворняжки?
— Просто так расспросить было нельзя? — спрашивает Андрюша, когда мы устраиваемся в БМВ. — Обязательно надо было устраивать шоу? Я не знал, что и подумать.
— Милый, могу же я хоть когда-нибудь оттянуться? — сладко потягиваюсь я. — Поехали. Всё, что могли, мы здесь узнали.
— И где ты теперь будешь искать Монучара? — Андрей отпускает сцепление, и машина мягко трогает с места.
— А нигде. Я попрошу, и его отыщут другие.
— Зачем тебе этот нерусский? Соскучилась? — Он знает, что это не так. Не соскучилась.
— Просто я очень хочу надрать ему его черную задницу.
— Что ж, попытайся. Ты теперь в силе. Куда сейчас? Домой?
— Да, поехали в Ольгино. — Как мне не в кайф возвращаться в этот тоскливый коттедж! — Надо сегодня пораньше завалиться спать. А завтра отменяй всё и утром кати на Московский проспект. Помнишь квартиру? Будем там весь день слушать лекции Пляцидевского. Ты не забыл, что послезавтра собрание акционеров?
— Нет, не забыл.
— Вот и отлично… Чего, Андрюш, скользко?
ТАМАРА АСТАФЬЕВА (КУРОРТНИЦА)
25 октября 1999 г.
Светлана Петровна подложила свинью. Всё-таки изловчилась выкинуть фортель, которого Тамара никак не ожидала, — угодила в больницу с инфарктом, сразу перенесла рецидив и даже чуть не отбросила копыта. Чуть всех не перехитрила!
Тамара изнервничалась. Она бы не беспокоилась так и за здоровье родной сестры. Пока Толстой Заднице проводилась интенсивная терапия, каждый день справлялась у Николая о состоянии больной. Толстуха ей была нужна живой и здоровой.
«Помереть от сердечного приступа — не слишком ли для нее просто и безболезненно? Это было бы в высшей степени несправедливо!»
Но наконец Николай сообщил, что Светлана пошла на поправку, хотя ей и требуется еще дней пятнадцать на реабилитацию. Тамара вздохнула с облегчением и сразу подумала, что эти полмесяца толстухиной реабилитации можно без зазрения совести потратить на себя, ненаглядную. И, тряханув Энглер на фишки, купила десятидневную путевку на горнолыжный курорт в Красной Поляне. Один черт, в Питере сейчас было нечего делать.
Вернулась с Кавказа она без предупреждения. В тот вечер в Питере выпал первый снег, и такси ползло по слякотным улицам от аэропорта до Ольгина более часа. Водитель, толстый настолько, что непонятно, как он вмещался между рулем и сиденьем, всю дорогу хохмил и подкатывал к симпатичной пассажирке бейцалы, а когда Тамара вылезла из машины и, ежась от холода, долго жала на кнопку звонка у ворот, с добродушной улыбочкой на блинообразном лице наблюдал за ней через открытое боковое окно.
