Крупцов рыл копытами землю, пытаясь найти хоть одного непосредственного исполнителя диверсий. Но скорее всего, все они уже были мертвы.
Гепатит затаился в Москве и то, чем сейчас занимается, держал в строгом секрете. В телефонных разговорах со мной он об этом не обмолвился ни словечком. Оно и понятно: телефон — штука весьма ненадежная.
Бос с Пляцидевским готовили очередное заявление для СМИ. А я за полнейшей своей непригодностью, дабы не путалась под ногами, была посажена в вертолет и отправлена в ссыпку, в деревню Морока. К бабушке Вале. К парному молочку. И к непроходимой сельской грязюке, через которую можно пробраться разве что на вездеходе.
Но Артур Георгиевич Иванов обошелся без вездехода. Он приперся пешком, и его неожиданный визит прервал 16 ноября, во вторник, мое двухдневное беззаботное пребывание в деревне. Это был невысокий плотный мужчина лет сорока с коротким ежиком седых волос, близко посаженными глазами и пухлыми губами сластолюбца. Он с первого взгляда вызвал у меня неприязнь. А стоило ему извлечь из кармана комитетскую корку, как неприязнь сразу удесятерилась. Я выстроила в уме замысловатую многоэтажную матерщину и кивнула на дверь своей комнаты.
— Что ж, проходите.
Эти ушлые дети Дзержинского сумели подловить меня в таком месте и в такое время, когда рядом не было ни Крупцова, ни Пляцидевского, ни Гепатита. Не было никого, кто бы мог подсказать, поддержать… просто понять меня. Мне предстояло выпутываться из хитроумной комитетской паутины самостоятельно.
Я сильно сомневалась в том, что мне это удастся.
— Ознакомьтесь. — Я открываю папку, извлекаю оттуда объемистую распечатку и аккуратно кладу ее на маленький шахматный столик. — Вам это будет интересно.
— Что это? — недовольно морщится Валерий Сергеевич и брезгливо, двумя пальчиками, берет верхний листок. Он собирался со мной побеседовать. Он собирался развести меня на базаре. Он собирался меня растоптать. И принять от меня капитуляцию. Но в его планы никак не входило ознакомление с какими-то документами.
— Здесь собрано кое-что интересное про ваших друзей и соратников, — спокойно говорю я. — Есть тут и про вас. Двенадцать последних страниц. Выделено жирным шрифтом.
На физиономии большого чиновника появляется выражение беспокойства. Вернее, не так — не беспокойства. Для беспокойства еще рановато. А пока — выражение озабоченности.
— Вообще-то, у меня нет времени для изучения ваших бумажек, — капризно поджимает он бесцветные губы, но всё-таки отделяет от пачки двенадцать листов с жирным шрифтом. — Я так понял, что вы собирались со мной побеседовать. А вместо этого подсовываете мне какую-то писанину.
— Интересную писанину, — уточняю я. — Впрочем, я не настаиваю. Для этих бумажек я без труда найду других читателей. Менее привередливых. Они будут просто в восторге, что им подарили такие сенсационные факты.
Валерий Сергеевич на секунду отрывается от просмотра жирного текста, обжигает меня презрительным взглядом, и вновь утыкает взор в бумажку.
Я терпеливо жду.
— Ну это, предположим, безосновательно, — минут через пять произносит он, но в его голосе отчетливо слышатся нотки сомнения.
— Доказательства дальше, — небрежно бросаю я и закидываю ногу на ногу.
— А вы хоть отдаете себе отчет, с чем вы играете?
— Да, отдаю.
— Ну-ну. — На более пространное заключение у Валерия Сергеевича сейчас просто нет времени. То, что он обозвал писаниной и брезгливо брал двумя пальчиками, сейчас поглотило его с головой. И с каждой прочитанной строчкой у него всё сильнее меняется лицо.
— Это что, понимать, как шантаж? — наконец отрывается он от «писанины».
— Понимайте, как вам будет угодно. Мне это до фонаря. — Я хамлю. Я, возможно, перегибаю палку. Но обуздать себя не могу. Слишком уж много головняков мне доставил в последнее время этот продажный мерзавец.
— Но ведь я сейчас услышу от вас какое-то предложение?
— Нет-нет, что вы, Валерий Сергеевич! — испуганно трясу я головой. — Я пришла сюда не торговать этими документами. Просто прихватила их с собой по случаю, думала, вдруг это будет вам интересно. А вообще-то, я просто хотела попросить вас оставить «Богатырскую Силу» в покое.
— Причем здесь я? — бурчит он, и я буквально слышу, как скрипят его мозговые извилины, он пытается сообразить, как, если придется оставить «Богатырскую Силу» в покое, будет оправдываться перед Шикульским за неотработанный гонорар.
Его Валерий Сергеевич — я в этом не сомневаюсь — уже получил. А возвращать фишки назад ой как не хочется!
— Если не вы, то кто же тогда? — задаю я двусмысленный вопрос. Понимай, как знаешь:
«Кто же тогда еще сможет помочь?»
«Кто же, если не вы, продались ублюдку Шикульскому и организовали наезд на приличное законопослушное предприятие?»
— М-м-мда-а-а… — вздыхает он. Я понимаю, насколько ему сейчас трудно. И мне его ничуть не жаль. Я злорадствую. Я упиваюсь той возвраткой, которую смогла подогнать этому негодяю. — Всё не так просто. Ничего не могу обещать.
— Я тоже, — тут же отвечаю я, и Валерий Сергеевич окончательно меняется в лице. Вернее, окончательно теряет лицо.
Каким он был deadifamb минут назад! И каков он сейчас!
— Виктория Карловна, у меня есть время на то, чтобы проанализировать ситуацию?
— Сколько угодно. — Я беспечно качаю ногой. У меня наивно-детское выражение глаз. Я не говорю, я мурлыкаю. Я абсолютно не страшная. Вот только мой собеседник почему-то вспотел. — Времени у вас сколько угодно, — повторяю я. И картинно вздыхаю. — Вот у меня его, к сожалению, не осталось совсем. Меня загнали в угол. Теперь остается единственное — пробиваться из него силой. Только силой, дипломатия себя уже исчерпала. Одним словом, та ситуация, про которую говорят: «Или пан, или пропал». Пропаду, так хотя бы утащу с собой на дно нескольких вонючих высокопоставленных педофилов.
Один из них, сейчас сидящий напротив меня, при этом заявлении вздрагивает и, по-моему, с трудом сдерживается, чтобы не двинуть меня кулаком. Как же он меня ненавидит! Какого врага я себе нажила! Но враг этот — ручной. Я знаю, на какие кнопочки нажимать, чтобы он двигался, как я пожелаю. И опасаться его мне нечего.
— Вы задумывались над тем, Виктория Карловна, что на всякое действие существует противодействие? — зло цедит он. Это остатки понтов. Я хороший психолог и знаю, что не пройдет и пары минут, как бепек остынет и станет белым и пушистым.
— Вот и я о том же, — печально вздыхаю я. — На всякий наезд нужен достойный ответ. Вот, например, у меня всё было так хорошо. Жила, не ведала печали, пока полгода назад не убили моего отца. Теперь вот подставили меня, собираются упечь в тюрьму. Так что же, мне смириться? Или защищать себя, дать сдачи? Как бы вы поступили в такой ситуации, Валерий Сергеевич?
