— Хоть тут нет никаких ссылок на зверье, — прокомментировала
Одри, когда Ральф закончил свой рассказ. — Но мне так жаль вашу маленькую
девочку и вашу жену, мистер Карвер. И тебя тоже, Дэвид.
— Благодарю, — вырвалось у Ральфа.
А когда Дэвид произнес: «С моей мамой, возможно, все
обойдется», — он потрепал сына по волосам и сказал:
— Да, конечно, наверняка все обойдется.
Следующей изложила случившееся с ней Мэри: мешок с
марихуаной под запасным колесом, фраза Энтрегьяна: «Я собираюсь вас убить»,
вставленная в предупреждение Миранды, внезапное убийство ее мужа.
— Здесь, к счастью, тоже никаких животных. — Одри, похоже,
волновал только этот момент. Она поднесла банку ко рту и выпила остатки масла.
— Вы или не слышали ту часть, что касалась койота,
оставленного Энтрегьяном охранять нас, или не захотели услышать, — возразила
Мэри.
Одри отмахнулась. Теперь она сидела в кресле, тем самым
позволив Биллингсли любоваться лишними четырьмя дюймами ее ног. Ральф тоже
смотрел на ее ноги, но, похоже, ничего не видел. Во всяком случае, он явно не
мог дать увиденному эмоциональную оценку.
— Их можно приручить, — гнула свое Одри. — Прикормить
гейнс-бургерами
[56]
и выдрессировать, как собак.
— И вы видели Энтрегьяна, шагающего по городу с койотом на
поводке? — вежливо осведомился Маринвилл.
Одри зыркнула на него.
— Нет. Я знала его не больше, чем остальных. Большую часть
времени я проводила на шахте, в лаборатории или в разъездах. Городская жизнь не
по мне.
— А что расскажешь нам ты, Стив? — спросил Маринвилл.
Ральф увидел, как долговязый парень с техасским акцентом
переглянулся со своей подружкой (если она была его подружкой) и вновь посмотрел
на писателя.
— Если вы скажете вашему агенту, что я подвозил попутчицу,
он лишит меня премии.
— Думаю, что об этом следует волноваться в последнюю
очередь. Рассказывай.
Рассказывали они оба, то и дело дополняя друг друга, отчего
их история только прибавляла в достоверности. Оба с раздражением отметили, что
не могут в точности передать те мерзкие ощущения, которые вызвала у них
полуразбитая каменная скульптурка, увиденная в лаборатории, и исходящую от этой
скульптурки силу. Оба так и не смогли заставить себя сказать, что с ними
происходило, когда волк (они пришли к согласию в том, что это был волк, не
койот) принес эту скульптурку и положил перед ними. Ральф понял, что речь шла о
чем-то сексуальном, но не более.
— Вы все еще Фома Неверующий? — обратился Маринвилл к Одри,
когда Стив и Синтия рассказали обо всем. Он говорил мягко, словно не хотел,
чтобы Одри почувствовала, будто ее противопоставляют остальным. И это правильно,
подумал Ральф. Нас всего семеро, не считая Дэвида, писатель хочет, чтобы мы
стали единой командой. И немало в этом преуспел.
— Я не знаю, кто я, — задумчиво ответила Одри. — Я не хочу
верить в то, что вы говорите, у меня от ваших рассказов мурашки бегут по коже,
но, с другой стороны, и врать вам незачем. — Она помолчала. — Если только эти
повешенные в «Убежище Эрнандо»… Ну, не знаю, так напугали вас, что…
— Что нам начало что-то мерещиться? — продолжил ее мысль
Стив.
Она кивнула.
— Змеи, которых вы видели в том доме… это по крайней мере
понятно. Они чувствуют такие вот бури дня за три и ищут, где бы укрыться. А
насчет остального… Не знаю. Я ученый и не понимаю, каким образом…
— Послушайте, дамочка, вы напоминаете мне ребенка, который
притворяется, что у него зашиты губы, лишь бы не есть тушеную капусту, —
прервала ее Синтия. — Все, что мы видели, полностью совпадает с тем, что видел
до нас мистер Маринвилл, с тем, что видела Мэри, с тем, что видели Карверы.
Вплоть до поваленного забора, где Энтрегьян задавил парикмахера. Так что хватит
тыкать нам в нос своей ученостью. Мы все на одной странице, а вот вы совсем на
другой.
— Но я ничего этого не видела! — Одри чуть не плакала.
— А что вы видели? — спросил Ральф. — Расскажите нам.
Одри скрестила ноги, подоткнула юбку.
— Я отправилась в поход. У меня было четыре свободных дня,
поэтому я оседлала Салли и поскакала на север, в Коппер-Рэндж. Во всей Неваде
это мое самое любимое место. — Ральфу показалось, что в ее голосе слышатся виноватые
нотки. Словно она извиняется за свой прошлый образ жизни.
Биллингсли взглянул на нее, словно пробудился ото сна…
Похоже, ему снились голые ноги Одри, скрещенные над его дряблой, старой
задницей.
— Салли? А как она себя чувствует?
Одри недоуменно посмотрела на него, потом радостно
улыбнулась:
— Все нормально.
— Растяжение прошло?
— Да, благодарю. Мазь очень помогла.
— Рад это слышать.
— О чем вы толкуете? — поинтересовался Маринвилл.
— Год тому назад или около того я пользовал ее лошадь, —
ответил Биллингсли. — Ничего больше.
Ральф не знал, позволил бы он Биллингсли пользовать его
лошадь, если б она у него была. Он даже не знал, допустил бы он Биллингсли даже
к дворовому коту. Но, наверное, год тому назад ветеринар был другим. Человек
пьющий за двенадцать месяцев может разительно измениться. Как правило, не в
лучшую сторону.
— Поставить Рэттлснейк на ноги — задача не из легких, —
продолжала Одри. — В последнее время мы перешли он дождевальных установок к
эмиттерам. Умерло несколько орлов…
— Несколько? — переспросил Биллингсли. — Перестаньте. Я не
защитник природы, но говорить о нескольких орлах просто неприлично.
— Ладно, примерно сорок. Не так уж много, учитывая всю
популяцию. Орлов в Неваде хватает с лихвой. И вы это знаете, док. «Зеленым»
тоже об этом известно, но каждого умершего орла они воспринимают как ребенка,
свалившегося в чан с кипятком. Цель-то у них одна: заставить нас отказаться от
добычи меди. Господи, как я от них иной раз устаю. Они приезжают на юрких
зарубежных автомобилях, в каждом из которых по пятьдесят фунтов американской
меди, и говорят нам, что мы чудовища, насилующие землю. Они…
— Мэм, — прервал ее Стив, — извините, но среди нас
гринписовцев нет.
— Разумеется, нет. Я лишь хотела сказать, что и нас не
радовала смерть орлов, ястребов или ворон, что бы там ни говорили «зеленые». —
Одри оглядела сидящих, дабы убедиться, что ей поверили. — Мы выщелачиваем медь
из земли с помощью серной кислоты. Проще всего подавать ее дождевальными
установками вроде тех, из которых поливают пастбища. Но установки оставляют
лужи. Птицы их видят, опускаются, чтобы искупаться и попить, а потом умирают.
Нелегкой смертью.
