Однако вместо ожидаемой засады, хмурых верзил, из двери
появилась колоритная личность – худой субъект в запыленных штучных брюках и
штиблетах на босу ногу, с растрепанной шевелюрой и грозно торчащей чеховской
бороденкой. Распахнутая на груди несвежая сорочка предательски обнажала худой
торс, и где-то на уровне последних нижних ребер болталось пенсне, зацепившееся
черным шнурочком за правое ухо.
Облегченно вздохнув, Лямпе вынул руку из-под пиджака. За
спиной у него отплюнулся Пантелей. Простерши вперед руку жестом полководца из
древней римской истории, встрепанный громко вопросил:
– Кво вадис, инфекция?
Пантелей вопросительно поднял бровь, глядя на Лямпе с явным
недоумением.
– Ничего интересного, – объяснил ему Лямпе. –
В вольном переводе с латинского языка сие означает: «Куды прешь, зараза?» – Он
покачал головой: – Так-так-так-так… Латинская грамматика Ходобая, записки
Цезаря о Галльской войне с предисловием Поспишиля… Или – берите выше? – он
наклонился вперед, доверительно приобнял за шею встрепанного человечка,
распространявшего многодневный запах сивухи. – Мы грызем гранит науки, нас
грызет судьба?
[6]
Человечек покачивался, глядя на него дикими глазами.
– В лоб бы ему… – проворчал недовольно Пантелей.
Лямпе заглянул через плечо запойного в его номер: ну так и
есть, постель комом на полу, носки на подоконнике, повсюду опустошенные сосуды
из-под казенной, стол завален объедками…
– В лоб, конечно, нетрудно… – задумчиво сказал
Лямпе, все еще приобнимая растрепанного за худую шею. – Но он же в таковом
состоянии абсолютно непредсказуем, шум сделает… – и, приблизив голову,
отворачивая лицо от сивушного запаха, пропел:
Gaudeamus igitur!
Juvenes dum sumus?
Post jucundam juventutem…
В мутных глазах на секунду мелькнуло что-то осмысленное, и
пьяный, покачивая под носом у Лямпе указательным пальцем, довольно внятно
промычал продолжение:
Post malestem senectutem,
Nos habebit humus…
[7]
– Ну вот, мы и нашли общий язык… – чуть ли не
растроганно сказал Лямпе. – Пантелей, перед нами образованный человек,
ввергнутый в невзгоды извечной русской причиною… – Он полез в кошелек,
медленно поводил перед глазами у растрепанного серебряным кружочком с чуточку
поистершимся профилем государя императора. – Это, коллега, полтина, вам за
нее дадут много-много спиритус вини, сиречь аква витае, и вы ее невозбранно
вылакаете, а чуть позже приедет карета «Скорой помощи» и санитары вам помогут
завязать смирительную рубашечку, но вас сия перспектива ничуть не пугает…
Ступайте же, коллега, к ясной цели…
Удивительно, но растрепанный, ощутив в ладони тяжесть
серебряной полтины, словно бы воспрянул, во мгновение ока прочно утвердился на
ногах и, шаркая штиблетами, почти ровной походкой направился к выходу.
– Вот что, Пантелей, делает с интеллигентным человеком
культурное обхождение и серебряная полтина, – задумчиво сказал Лямпе,
поворачиваясь к двери шестнадцатого номера. – А ты, дай тебе волю,
непременно в лоб…
– Мусор человеческий, – буркнул Пантелей.
– Согласен, – кивнул Лямпе. – Но зачем ему об
этом напоминать? – он склонился к замочной скважине. – Справишься?
– С этим-то? – Пантелей вынул из брючного кармана
тяжелую связку плоских хитрых железок, присмотрелся, выбрал подходящую и сунул
ее в скважину. – Нам, казакам, нипочем, что бутылка с сургучом…
Уставясь в потолок, он легонечко поворачивал свою железку
вправо-влево, лицо у него даже приобрело оттенок вдохновения. Вскоре послышался
щелчок, и дверь на пару вершков отошла внутрь.
Лямпе вынул браунинг и держал его дулом вверх, готовый к
неприятным неожиданностям. Жарков, молниеносно перебросив связку отмычек в
левую руку, выхватил свой, и они стояли так несколько секунд, прислушиваясь к
тишине в комнате.
Потом Лямпе легонечко пнул дверь, и они бесшумно прянули
внутрь, разомкнулись, чтобы держать под обзором и прицелом всю небольшую
комнату.
Ни единого живого существа, кроме них, там не оказалось.
Ничего, лучше один раз перегнуть палку, чем расслабиться – и получить пулю…
Они спрятали пистолеты, Лямпе тихонько прикрыл дверь,
накинул крючок, обозрел убогие апартаменты и присвистнул.
Здесь было не так уж много мебели и вещей, но все, что
имелось, некто неизвестный ухитрился привести в жуткий беспорядок. Постельное
белье сброшено на пол – причем одеяло вынуто из пододеяльника, как и
подушка из наволочки, вся одежда из шкапчика выброшена, выдвинуты оба ящика
колченогого стола, дешевый фибровый чемоданчик лежит на полу раскрытый поверх
всего, что в нем прежде находилось. Судя по открывшейся их взорам картине, те,
кто сюда вторгся без ведома хозяина – а как же иначе? – не успокоились,
пока не переворошили абсолютно все.
– Леонид Карлович… – каким-то странным тоном
произнес Жарков, показывая пальцем.
– Сам вижу, – сквозь зубы сказал Лямпе.
Наклонился к ящику стола, выдвинутому кем-то ранее так
резко, что его задняя стенка оторвала нижнюю планку столешницы. Там преспокойно
лежал блестящий браунинг, такой же, как у него. Двумя пальцами Лямпе поднял
скомканный носовой платок – под ним лежала плоская картонная коробочка с
патронами и две пустых запасных обоймы. Были там и деньги – парочка
десятирублевых ассигнаций, несколько трешек, пятерка, серебряные рубли, мелочь…
«Плохо, – подумал Лямпе. – Совсем плохо». Полиция
непременно конфисковала бы пистолет. А уголовные элементы ни за что не оставили
бы так вот валяться кредитки и серебро. Здесь побывал кто-то другой, которого
совершенно не интересовали новенький браунинг и деньги. Ему в первую голову был
интересен сам Кузьма Штычков. Значит, провал.
– Посмотри… – распорядился Лямпе. – Сам
знаешь, что…
Пантелей принялся сноровисто шарить в разбросанных вещах. В
конце концов выпрямился, развел руками:
– Нету. Леонид Карлович, это ж…
– Сам вижу, – оборвал Лямпе.
«Это провал», – закончил он про себя. Очень хотелось бы
ошибиться, но вряд ли Кузьма Штычков и поныне числится среди живых. А отсюда
вытекает, что и самоубийство Струмилина можно теперь без особого внутреннего
сопротивления назвать убийством.
Он взял из ящика браунинг, спрятал его в карман, кивнул
Пантелею:
– Прибери деньги. Пригодятся.
Пантелей без малейшего жеманства смахнул в просторный карман
и бумажки, и имеющую хождение наравне с оными серебряную монету. Они вышли в
пустой коридор, старательно притворив за собой дверь.
