Ясно лишь, что написано это не чиновником, – чиновничий
почерк стремится к единообразию, к унификации, учено выражаясь, здесь есть свои
правила, устоявшиеся еще при Николае Павловиче, которого отдельные
безответственные личности именовали Палкиным. Скорее уж такой почерк подходит
под неофициальное именование старообрядческого – каждая буковка отдельно, без
малейшей связи с соседними, этакий старинный полуустав. Знающие люди уверяют,
что подобным старообрядческим почерком пишет Максим Горький. Некоторые буквы –
не Горького, разумеется, а того неизвестного, чьи «труды» сейчас штудирует
Лямпе, – сугубо индивидуальны, вот взять хотя бы «д», «в» и «р», да и «ж»
с «ером»,
[8]
– мечены той же нестандартностью. Рано делать
далеко идущие выводы, но этот почерк, пожалуй что, выделяется на фоне дюжины
других точно так же, как заметен в уличной толпе особенно высокий или
наделенной броской хромотой человек…
И что отсюда следует? Поди догадайся…
Сильно потерев большим и указательным пальцами ноющие от
утомления глаза, Лямпе в двадцатый, наверное, раз вперился в бумагу, словно
гоголевский Вий, высматривающий жертву. Вот только, в отличие от Вия,
рассмотреть желаемое никак не удавалось.
Шифровальная сетка, квадрат с прорезями, который накладывают
на невинно выглядящее письмо или подобный текст? Что ж, если так, без ключа
прочитать ни за что не удастся. Если взять одни первые буквы каждого слова…
Нет, полнейшая бессмыслица. Первые буквы каждого
предложения? Опять-таки бессмыслица. Ничего не дало и нагревание над огоньком
свечи. Поневоле приходилось признать поражение. И все-таки этот листок что-то
значил, не зря же Струмилин…
«Стоп», – одернул себя Лямпе. Строго говоря, у него не
было доказательств, что листок помещен в бачок именно Струмилиным, а не
каким-то предшествующим постояльцем бог знает по каким своим побуждениям.
Нельзя исключать, наконец, что это – ложный след, подсунутый кем-то умным
и изобретательным, чтобы ты именно так и ломал голову над мнимой тайной…
Сделав над собой усилие, он, наконец, сложил листок и убрал
его в бумажник. Старательно размял папиросу. Семен до сих пор не давал о себе
знать, однако тревожиться раньше времени не стоило – мало ли как могли
обернуться события…
Итак? Не видно никаких ниточек – если не считать этого
неведомого Даника, хозяина бакалейной лавки. Но не стоит пороть горячку, сломя
голову бросаться его разрабатывать. Бакалейная лавка – вещь обстоятельная,
серьезная, никуда она не исчезнет.
Как ни крути, как ни ломай голову, единственный доступный
сейчас путь – искать здесь. В гостинице. Если это все же убийство – шансы есть.
Фешенебельная гостиница в центре города – это вам не лесная чащоба и не чисто
поле. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, кто-то случайно подсмотрел,
кто-то был причастен…
Продумав план действий, он встал и энергично потянул
свисавший слева от двери шнур, заканчивавшийся белой фарфоровой грушей. Уселся
в кресло у стола, вольготно вытянув ноги, и стал ждать. Не прошло и минуты, как
послышался деликатный стук.
– Войдите! – громко сказал Лямпе.
Дверь легонько отошла, в номер бесплотным духом скользнул
доморощенный Антуан, он же – Прохор.
– Бонжур, Антуан, – сказал Лямпе, лениво
развалившись в удобном кресле.
Не моргнув глазом, коридорный склонил голову с
безукоризненным пробором и отозвался – на языке родных осин, конечно:
– Что угодно-с вашему степенству? Смею полагать-с, дела
ваши в полном благополучии? Чувствую, ваше степенство-с в приятном расположении
духа?
– Не угадал, милейший, – сказал Лямпе, поднялся и,
заложив пальцы в проймы жилета, прошелся по комнате, старательно придавая
походке некоторую нервность, заметную для любого наблюдательного собеседника.
Судя по несколько изменившемуся лицу Прохора, он относился
как раз к последним. В свою очередь, изобразил должную обеспокоенность:
– Неужели-с неприятности, ваше степенство?
– Как сказать… – протянул Лямпе. – Послушай,
Про… пардон, Антуан… Веришь ли ты в привидения?
– Простите-с?
– При-ви-де-ния, братец, – раздельно и внятно
повторил Лямпе. – Привидения, призраки… Которые являются. Понимаешь, о чем
я?
– Шутить изволите-с, ваше степенство?
– Я тебя серьезно спрашиваю, – сказал Лямпе,
прибавив в голос барского металла. – Ты в привидения веришь, Антуан?
Коридорный ненадолго задумался:
– Как сказать-с, ваше степенство… С одной стороны,
ежели-с следовать прогрессу, получается сплошное суеверие необразованного
элемента, однако-с, ежели вспомнить о сложностях бытия и народной мудрости,
следует-с признать, что всякое случается… Разное говорят-с…
– Да ты, братец, чистый дипломат, – с усмешкой
сказал Лямпе. – Ишь, как извернулся…
– Обхождение понимаем-с…
– Ну, а все-таки?
Коридорный откровенно маялся, не в силах пока понять, куда
господин постоялец клонит и чего добивается.
– Самому-с наблюдать не доводилось, да ведь всякое
бывает… По Библии царю Саулу было видение призрака…
– Ну, а в вашей гостинице не… является?
– Что-с?
С умыслом полуотвернувшись, Лямпе заговорил с той же
расстановкой:
– Видишь ли, не далее как четверть часа назад я имел
сомнительное удовольствие наблюдать самое настоящее явление призрака. Вот в
этом самом зеркале. Подошел к нему повязать галстук – и вдруг вижу в глубине,
помимо моего собственного отражения, еще и совершенно незнакомого человека,
словно бы стоящего поодаль, за спиной у меня, у двери. В форменном чиновничьем
сюртуке с петлицами – вот только не успел разобрать, с какими. Пожалуй
что, будет повыше меня ростом, волосы темные, усы и бородка довольно аккуратно
подстрижены, хотя прическа его была в совершеннейшем беспорядке. Стоит этот
человек и смотрит на меня не отрываясь. Что-то мне в нем почудилось
неправильное, и я не сразу понял, что же. Потом только рассмотрел: вот
тут, – он коснулся средним пальцем собственного виска, – словно бы
дырка от пули и кровь от нее по щеке. А в руке у него – пистолетик, небольшой
такой, блестящий, никелированный. И бледен, как стена. Стоит, не шевелится,
уставился на меня так, что спину морозом ожгло…
Лямпе применил старый, но эффективный прием – отвернувшись,
наблюдал за собеседником в зеркало, так, чтобы это осталось для Антуана-Прохора
незаметным.
Челюсть у коридорного форменным образом отвалилась, он
оцепенел от ужаса. «Клюнула рыбка, клюнула!» – ликующе возопил про себя Лямпе
и, стоя в прежней позе, безжалостно продолжал:
– И тут-то я понял по его виду, что это –
несомненный мертвец. Я так полагаю, из самоубийц, все о том говорит – пистолет
в руке, пулевое ранение, кровь на лице… Уж не случилось ли тут чего, Антуан?
