Что ж, теперь никаких недомолвок не осталось, а это уже
кое-что да значит… Крохотный обрывок черной нитки, умело приспособленный им на
рукав второго костюма, исчез – ну как же, и висящую в гардеробе одежду
перетряхнули…
Тем временем в номер деликатно проскользнул официант. Лямпе
констатировал, что Прохор-Антуан не стал зарываться, в точности выполнив
приказ: обильность подноса не переходит в гусарство, «бургундское», разумеется,
без особых затей изготовлено где-нибудь на Кубани, но все же получше того
пойла, которым бесхитростный Карандышев пытался напоить сановных гостей.
«Положительно, лучше, – подумал Лямпе, понюхав горлышко раскупоренной
бутылки. – Хотя, господа, с амброзией имеет мало общего…»
Для пущей фривольности он сбросил жилет, налил себе бокал и
удобно устроился в кресле. В дверь вежливо царапнулись, и он откликнулся:
– Прошу!
Непринужденно впорхнувшее создание женского пола, быть
может, и не способно было вдохновить на написание изысканных сонетов, однако,
если смотреть на вещи прагматически, девица была достаточно молодая,
смазливенькая и вполне свежая на вид, без вульгарной потасканности. Этакий
темноволосый бесенок, надо полагать, по мнению Антуана, как раз и способный
умаслить немецкое сердце.
Лямпе выжидательно поглядывал. Она без церемоний уселась на
краешек стола, показав стройные щиколотки, очаровательно улыбнулась:
– Господин, угостите папироскою!
Лямпе поморщился так, что это не могло остаться
незамеченным. Девица проворно спрыгнула со стола, уселась в соседнее кресло и с
показным смирением сложила руки на коленях. Вскинула на него живые карие глаза:
– Впросак попала? Некоторым господам нравится, когда с
ними с самого начала со всей непринужденностью.
– Я, душенька моя, немец, – сказал Лямпе
весело. – Моей немецкой душе дурно становится, когда вижу, что на столе
сидят. На столе не сидят, за ним трапезничают…
– И только?
– И только, – сказал Лямпе.
– Скука какая… А у наших господ на столе еще и
частенько пляшут… Девицы то есть.
– Это, должно быть, неуютно?
– Пожалуй что, – охотно согласилась
кареглазая. – Особенно бывает неуютно, когда босиком: то в тарелку
наступишь, то на вилку пяткой напорешься… Дайте все же папиросочку? Вы, я вижу,
курите, вон окурки в пепельнице…
Лямпе раскрыл портсигар и поднес ей спичку. Девушка умело
затянулась, разглядывая его столь же пытливо, – прикидывала, ясное дело,
чего ей следует ожидать в смыслах плохого и хорошего.
– Ты уж сама за собой поухаживай, – сказал
Лямпе. – Бери и наливай, что на тебя смотрит.
Она сноровисто осушила полный бокал «бургундского», вместо
закуски глубоко затянулась и, совсем освоившись, протянула:
– Вы, стало быть, ваше степенство, из немцев…
– Ну и что? – сказал Лямпе. – Немец –
такой же мужчина, ничуть не особенный…
– Правдочка ваша. Насчет этого все вы, господа,
одинаковы, каких бы ни были кровей… – она послала Лямпе озорной
взгляд. – А касаемо немцев – есть свои удобства. Бородой щекотать не
будете, немецкие господа всегда бритые, вот и вас взять… Вас как по
именам-отчествам?
– Леонид Карлович. А тебя?
– Анечка, – сказала она кокетливо.
– Анюта, значит, – сказал Лямпе. – Хорошее
русское имя – Анюта. Я тебе нравлюсь?
– Посмотрим, ваше степенство, Леонид Карлович. Если
бедную девушку обижать не будете…
– Насчет этого можешь быть спокойна, – сказал
Лямпе. – Не обижу. Что немедленно и докажу…
Он вынул бумажник, одну за другой выложил на стол пять
пятирублевок, придвинул к ней:
– Можешь сразу прятать в ридикюльчик, краса моя…
Последовать его совету Анюта не торопилась. Уставилась на
Лямпе живыми глазами умного и хитрого молодого зверька, прошедшего в лесу
неплохую науку выживания. Коснувшись верхней бумажки указательным пальчиком,
украшенным колечком дутого золота, настороженно спросила:
– Что, сразу? Все мое?
– Сразу, – кивнул Лямпе.
Девушка насторожилась еще больше:
– А можно узнать, с какой такой радости? Может, вы,
Леонид Карлович, из таких господ, которые… Вам что, чего-то такого особенного
подавай?
– Ты, Анюта, я вижу, весьма даже не дура? –
усмехнулся Лямпе, наливая себе и ей.
– Жизнь научит калачи есть…
– Успокойся, – сказал Лямпе, подавая ей
бокал. – Угадала, краса моя, мне от тебя и в самом деле нужно кое-что особенное,
но отнюдь не в пошлом смысле, а в самом что ни на есть деловом… Давно ты… при
гостинице?
– Года полтора, – настороженность из глаз не
пропадала.
– Значит, говоря по-простецки, знаешь все ходы-выходы:
как эта коммерция проистекает, кто ее двигает и каким образом…
– А вы не из полиции будете?
– Неужели похоже? – ухмыльнулся Лямпе.
– Не особенно. Господа сыщики – если они, конечно, по
службе, а не по личной надобности – главным образом грохают кулаком по столу и
стращают словесами. А чтобы деньги вот так выкладывать – за ними не водится…
– Вот именно, – сказал Лямпе, пригубив из своего
бокала. – Хорошо, Анюта, поговорим в открытую. Я и в самом деле по
торговой части, но интересы у меня, знаешь ли, весьма разносторонние. Знаешь, в
чем главное проворство торгового человека? Усмотреть, какого товара на рынке
мало или нет вовсе, – и, понятное дело, тут же самому озаботиться
продажею… У меня, красавица, в России по разным городам восемь домов…
поняла? – он изобразил пальцами в воздухе нечто игривое. – Поняла,
умница… И вот в один прекрасный день заинтересовался я вашим богоспасаемым
городом – и обнаружил, что здесь, уж прости, имеет место быть форменная
дикость. Домов в вашем Шантарске нет ни единого, верно? А вести дела так, как
их здесь ведет ваш Прохор, он же Антуан, и дюжина ему подобных, коих я не
видел, но заранее могу себе представить, – с точки зрения толкового
человека и есть сущая дикость… Во всем нужен порядок – и налаженные
предприятия. Чем я и намерен вплотную заняться. Все поняла?
Она закивала. Судя по умным глазенкам, на смену
настороженности пришел жгучий интерес.
– Одним словом, я намерен вкладывать сюда
капиталы, – сказал Лямпе. – Но поскольку в вашем городе человек я
новый, мне позарез необходим кто-то, кто меня введет в курс дела. И, скажу тебе
без всякого обмана, человек такой очень быстро может стать моей правой рукой.
По глазам вижу, соображаешь…
– А почему я? – поинтересовалась она с
примечательной смесью опасений и надежды.
– Да потому, что ты первая мне попалась на
глаза, – сказал Лямпе веско и убедительно. – И, что главное, ты,
по-моему, неглупая. Будь на твоем месте, Анюта, какая-нибудь Даша или Катя и
реши я, что в голове у нее отнюдь не солома, – ей бы денежки и достались.
Мне, понимаешь ли, нет особой разницы, кого брать в помощницы. Были бы у нее
мозги и жизненное проворство… Или тебе такое предложение не по вкусу?
