– А вы не завидуйте, – усмехнулся
полковник. – Скажу вам по секрету, Алексей Воинович, полковник – самый глупый
чин. Да-да, вот именно. Потому что каждый полковник с некоторых пор начинает
задаваться вопросом: станет он когда-нибудь генералом или так и уйдет в
отставку полковником? В других воинских чинах это не столь ярко выражено, а вот
переход от полковника к генералу – штука заковыристая… Станете полковником – узнаете
на опыте.
– Ну, когда то будет…
– Не скромничайте, – сказал полковник. – Мы
здесь, во глубине сибирских руд, как ни странно, наслышаны об успехах столичных
коллег. Ну как же, ротмистр Бестужев. Первый сотрудник охранного отделения,
коему удалось проникнуть в заграничную школу бомбистов… Да-с, наслышан и о
ваших подвигах во Львове, и о досрочном производстве, и о крестике…
– Работа как работа, – пожал плечами Бестужев.
– Ну, не скромничайте, хвастаться заслугами – глупо, но
и вовсе их замалчивать – тоже несвойственно норме… Еще рюмку?
– С удовольствием, – сказал Бестужев.
Все переменилось за какой-то час – немец Лямпе, как и
мещанин Савельев, канули в небытие, он сидел сейчас в отдельном кабинете
ресторана при «Старой России», уже в старательно отглаженном железнодорожными
жандармами летнем кителе, извлеченном из багажа, и полковник Ларионов
старательно его потчевал. Вряд ли из одного почтения к столичному гостю – видно
было, что полковник, как это частенько случается с пожилыми людьми, всем прочим
радостям жизни предпочитает чревоугодие.
Официант внес исходящую паром супницу, серебряным половником
принялся ловко разливать в глубокие тарелки бульон с крохотными пельменями.
– Это, извольте видеть, из рябчика, – сказал
полковник, вовремя подметив легкое изумление Бестужева малыми размерами
яства. – Их специально такими ма-ахонькими лепят.
Из вежливости Бестужев сказал:
– Неловко, право, что вам приходится столь тратиться…
– Вы о рябчиках? Ох, – полковник фыркнул с детской
непосредственностью. – Алексей Воинович, это у вас в столицах рябчик –
дорог, а у нас сия птичка летает во множестве, быть может, как-нибудь
выберетесь к нам осенью, вот и свозим вас на охоту… А? Чем не идея? Зимой?
Берлогу медвежью присмотрим…
– А в медвежью шкуру никого зашивать не будете? –
усмехнулся Бестужев.
– Господи, и до столиц эта история дошла?
– В самых общих чертах. Не расскажете ли?
– Ох! – полковник махнул рукой с нарочитой
досадой, но глаза смеялись. – Ославили на весь свет, право… Прибыл к нам с
визитом некий сенатор, второго класса чин, принятый при высочайшем дворе, и
прочая, и прочая. Аккурат перед прибытием посредством синей ленты собрал на
груди чуть ли не всех святых…
[13]
И вот загорелось ему
непременно ухлопать Топтыгина. Одна беда, доложу я вам: из государственного
мужа давно уж песок сыпался, поднять самое легонькое ружьишко еще способен, но
вот попасть в цель из оного – задача непосильная. Ну-с, мы, сибиряки, люди с
фантазией. Есть при губернаторе чиновник особых поручений, молод, однако хват,
каких поискать. Этот вьюнош и подал дельный совет: зашить в медвежью шкуру
человеческого индивидуума. Патроны господину сенатору, естественно, вложить
холостые. А шкуру бы потом представили доподлинную… Сказано – сделано.
Упаковали в шкуру полицейского урядника, человека проверенного, два дня с ним
роль репетировали: как выскочит, как рявкнет, как живописно после меткого
выстрела упадет… И вот – охота. Бабахает его высокопревосходительство в белый
свет, как в копеечку, – но «Топтыгин», сами понимаете, все равно весьма
натуралистично подыхает. Рукоплескания, восхищение всеобщее… и вот тут-то
становой пристав, дубина, в тонкости разыгранного спектакля не посвященный,
решает к высокому гостю подольститься. Цапает свой наган, орет: «Да он еще
корячится!» – и всаживает пулю в нашего «мишку». «Мишка», естественно, от такой
неожиданности взмётывается на дыбы и дурным голосом орет на пристава: «Убьешь,
мать твою! Что делаешь, дуролом?!» Последовавшая сцена достойна пера Шекспира –
кто прочь бежит, кто крестится, переполох, гам, столпотворение… Хорошо еще,
урядник получил лишь легкое ранение в мякоть левой ноги. Пришлось потом бедняге
выхлопотать медаль шейную «За усердие» на Аннинской ленте, деньгами наградить…
Самое трудное было подыскать убедительное объяснение – его
высокопревосходительство в момент столь опрометчивого выстрела стоял в двух
шагах от «добычи» и настаивал, что прекрасно слышал и видел, как мертвый
медведь вдруг вскочил, да еще орал самым что ни на есть человечьим басом.
Справились и с этим. Учли характер и пристрастия объекта. Его высокопревосходительство –
мистик известный, ни одного спиритического сеанса не пропускает, французские
оккультные журнальчики выписывает, ныне, насколько мне известно, замечен среди
почитателей Распутина…
– Совершенно верно, – кивнул Бестужев.
– Вот-с… Трудами моего помощника и еще двух чинов,
корпуса и сыскного, была вскоре же сочинена убедительная легенда о злокозненном
инородческом шамане, вороне здешних мест, который из неприязни к православию
пытался своим гнусным ведовством навести страх на влиятельную и приближенную к
императору особу. Самое смешное, что эту версию его высокопревосходительство
изволили скушать мгновенно и с нескрываемым аппетитом, – причем горячо
заверяли, будто сразу все так и поняли, но, конечно же, ничуть не испугались,
встретив, так сказать, грудью волховские происки… Историю эту какая-то добрая
душа не поленилась пересказать нашему начинающему литератору, инженеру
Вячеславу Яковлевичу, так что, вполне возможно, мы ее еще прочитаем в
беллетристическом виде… – он зафыркал, немного посерьезнел. – Алексей
Воинович, Распутин, что, доставляет определенное беспокойство?
– Пожалуй, – кивнул Бестужев.
– Ох уж это мне столичное чистоплюйство, –
протянул полковник с нешуточным раздражением. – Да вызовите вы из
провинции парочку хватких жандармов или даже полицейских приставов, они этого
вашего мужицкого пророка в два счета прогонят подзатыльниками вдоль всего
Невского так, что дорогу забудет в Петербург…
«Провинциал вы все же, ваше высокоблагородие, – с
грустной насмешкой подумал Бестужев. – Оторвались от столичных реалий. Как
бы ваших хватких провинциальных жандармов самих не прогнали по Невскому
затрещинами такие господа и дамы, что помыслить неуютно…»
А вслух сказал:
– Ну, будем надеяться, эта заноза как-нибудь да
ликвидируется. Удовлетворите любопытство, Василий Львович, – Георгий ваш
не за турецкую ли кампанию получен?
– Угадали. А ваш, конечно же, за японскую? Мукден?
– Нет, – сказал Бестужев. – Дело это стало
впоследствии известно как прорыв конницы генерала Мищенко в Корею. За Мукден –
Анна третьей степени.
