Он вздохнул, на сей раз уже не про себя, аккуратно собрал
документы в папку и направился в кабинет Ларионова. Рокицкий проворно, но без
лишнего подобострастия встал из-за своего стола в приемной и распахнул перед
ним дверь.
– Ну-с, голубчик мой? – поинтересовался
полковник. – Каковы впечатления? Кель импресьен?
– Я бы сказал, ситуация в вашей губернии ничем не
выделяется, – подумав, заключил Бестужев. – Судя по отчету, у вас не
хуже и не лучше, чем во многих других местах…
– Отчего ничуть не становится легче, – вздохнул
полковник.
– Вы мне обещали визит к судебному следователю…
– Бога ради. – Полковник грузно поднялся и взял
фуражку. – Сейчас же и поедем, я ему минут пять назад телефонировал. В
отличие от прокурора, господин Аргамаков – весьма ответственный и серьезный
молодой человек, вот если б только… – он нахмурился, оборвал фразу. –
Думаю, он произведет на вас самое хорошее впечатление. Да и супруга – красавица,
здешняя светская львица…
Бестужев вспомнил все, что ему рассказала об этой светской
львице шустрая Анютка. «Интересно, если это правда, полковник знает? Не может
не знать… Впрочем, мне-то что до того?».
– Василий Львович, – сказал он, решившись, –
меня все же удивляет, почему во время нашего совещания ни словом не было
упомянуто о работе Струмилина, пробывшего здесь все же достаточно долго…
Похоже, этот вопрос, не самый сложный и ошеломляющий,
оказался для полковника крайне неприятен. Он откровенно отвел взгляд, без нужды
принялся перекладывать на столе бронзовые безделушки.
Бестужев непреклонно ждал, всем своим видом показывая, что
не отступится.
– Алексей Воинович… – вздохнул Ларионов. – Да
в том-то и состоит печальная истина, что господин Струмилин занимался чем
угодно, только не работой… Поедемте?
Глава 3
Самые разные встречи и впечатления
– Василий Львович, – сказал Бестужев, с
неудовольствием косясь на монументального вахмистра, размеренно колыхавшегося в
седле справа от коляски, – ну это-то зачем? Я же не губернатор как-никак…
– Простите, уж придется потерпеть, – решительно
сказал Ларионов. – Мы с Иваном Игнатьевичем, – он показал глазами на
сидевшего напротив Рокицкого, – и с Баланчуком совместно измыслили, если
можно так выразиться, кампанию по приведению противника в смятение чувств. Не
считаете же вы меня, в самом деле, банальным провинциальным подхалимом, готовым
выдумать для столичного гостя всякие помпезные глупости? Нет, тут все несколько
сложнее. Вы у нас, простите великодушно, вроде штандарта… Особо доверенная
агентура уже распространяет по городу слухи, что в недрах столичной жандармерии
родился некий коварный и гениальный план по изловлению наших налетчиков,
каковой с вашим приездом стал успешно претворяться в жизнь… Понимаете? Если они
всё еще в Шантарске – а я подозреваю, что так оно и обстоит, –
непременно должны занервничать. Неизвестность всегда пугает, особенно в таких
делах, а мы им подсунем великолепнейшую неизвестную угрозу, о сущности коей они
ни за что не смогут догадаться…
– Очень мило, – поморщился Бестужев. – А не
окажется ли так, что в столичного гостя шарахнут бомбою из-за угла? Или высадят
обойму из браунинга? Полагая, что с моим устранением угроза и сойдет на нет…
– Уж не боитесь ли?
– Знаете ли, Василий Львович, я всегда боялся погибнуть
глупо, – признался Бестужев. – И на войне, и впоследствии. А теперь
есть такая опасность…
– Да подумал я о ней, подумал, не беспокойтесь, –
усмехнулся Ларионов. – В тех самых слухах ведь не утверждается, что именно
вы являетесь единственным двигателем дела. Наоборот, всячески подчеркивается,
что план поимки давно известен большому числу жандармов и полицейских, так что
никто не станет метать ни в вас, ни в меня бомбу, поскольку это совершенно
бессмысленно. Давно служу под голубым околышем-с, опрометчивые решения
принимать отучился… Не переживайте, право. Доедем до Аргамакова в целости и
сохранности.
– Что он за человек?
– В отличие от прокурора, который мне проел все
печенки, уж простите за вульгарность, Аргамаков – человек надежный и толковый.
В тридцать один год дослужиться до надворного советника, что по Табели о рангах
соответствует армейскому подполковнику, – это, знаете ли, кое о чем
говорит. Разумеется, сей молодой человек не без недостатков, но это такая уж
российская беда, – он досадливо махнул рукой, – ничего общего с
политикой не имеющая. Всё, вот и прибыли…
Довольно большой деревянный дом стоял в глубине сада – по
здешним меркам, респектабельное жилище, хоть и уступающее кирпичным особнякам
купцов, но тем не менее наглядно свидетельствующее о явной зажиточности хозяев.
Поневоле вновь вспомнились рассказы Анютки о побочных источниках этого
благополучия. Очень может быть, девица и не врет. В столицах, случалось,
обнаруживали целые бордели, где искали приработка дамы из общества, чьи мужья
стояли и выше судебного следователя Аргамакова на лестнице чинов и положения…
– Вон, поспешает ходя, – сказал Ларионов,
одергивая китель. – Их у нас после японской кампании немало появилось…
Выкрашенную в белый цвет калитку распахнул китаец в столь же
белоснежном кителе, классический китаец с косой, каких Бестужев насмотрелся
предостаточно. Он низко поклонился, залопотал, старательно борясь с теми
буквами русского алфавита, кои был решительно не в состоянии выговорить:
– Балина и балыня изволят в саду…
Из мальчишеского озорства Бестужев степенно ему поклонился:
– Хао, хао, туньчжи.
[20]
Китаец с бесстрастным выражением лица произнес длинную
чирикающую фразу, но Бестужеву пришлось пожать плечами:
– Во бутунды, шеньмайе бутунды.
[21]
И они двинулись вслед за китайцем по чисто подметенной
дорожке среди пышных кустов не отцветшей еще сирени.
– Ловко, – сказал Ларионов. – Вы что же,
по-ихнему понимаете?
– Да где там, – смущенно сказал Бестужев. –
Нахватался обиходных фраз, не без этого… А вот понимать не способен. У них
ведь, Василий Львович, огромное значение имеют даже не слова, а интонация. Одна
и та же фраза, произнесенная, скажем, с тремя разными интонациями, три смысла и
имеет, совершенно отличных друг от друга…
– Одним словом, Азия-с… – полковник расцвел на
глазах: – Ирина Владимировна, звезда вы наша! Честь имею!
И первым подошел к ручке хозяйки. Бестужев по старшинству
последовал за ним. Что ж, молодая белокурая дама в белом летнем платье была
чертовски красива, по столичным меркам прекрасно подходила под амплуа
«роскошной женщины», и, если всё правда, можно понять купцов, наносящих
изрядное кровопускание своим бумажникам…
