– Вот что, любезный. Видишь вон того субъекта? Что к
витрине отвернулся?
– Так точно-с… – сказал городовой, еще не понимая,
чего от него хотят.
– Разберись-ка, что за тип, – сказал Бестужев
властно, с уверенностью имеющего право. – Ходит за мной уже полчаса,
прилип, как репей к собачьему хвосту. Кто его знает, вдруг да ограбить норовит…
Ну, что стоишь?
Городовой окинул цепким взглядом сначала его, потом
«михрютку», столь неубедительно изображавшего интерес к витрине кондитерской,
что Медников, легендарный учитель филеров, давно лишил бы такого растяпу
парочки зубов.
Судя по физиономии городового, барский вид Бестужева ему
представился гораздо более весомым, нежели облик топтуна.
– Сию минуту-с, – решительно заявил
городовой. – Извольте подождать, мы мигом… Эй, государь милостивый!
Бестужев добросовестно ждал на краю тротуара. Он не мог ни
расслышать разговора, ни рассмотреть своего преследователя – городовой его
заслонял широкой спинушкой. Но вдруг стало ясно, что ситуация далека от
простоты. Очень уж странный вид был у неспешно плетущегося к Бестужеву
городового – верзила смотрел себе под ноги в тщетных попытках придать своей
конопатой физии бесстрастность. Добредя, все так же не поднимая глаз, он протянул:
– Обознались, видать, ваша милость. Вполне приличные-с
господа, гуляют себе. Показалось вам невесть что…
Бестужев украдкой глянул поверх его плеча. «Михрютка» все
так же торчал у витрины, полуотвернувшись.
– Что он тебе показал? – шепотом спросил Бестужев.
– Ничего-с… – опущенный долу взгляд городового
вильнул так, что никаких сомнений не оставалось.
– Стоять спокойно! – страшным полушепотом
распорядился Бестужев, из ладони показывая городовому свою карточку охранного
отделения. – Не вздумай навытяжку, болван! Стой, как стоял! Он тебе
показал то же самое?
– Точно так… – промямлил городовой, судя по его
безнадежной роже, окончательно запутавшийся в сложностях жизни, коих он и не
пытался разгадывать. – Вы уж, ваше благородие, промеж себя сами
разбирайтесь…
– Ладно, ступай на пост, – распорядился Бестужев и
махнул показавшемуся в пределах досягаемости извозчику. – Эй, любезный!
Он имел удовольствие видеть, как преследователь беспомощно
заметался на тротуаре, тщетно высматривая второго свободного «ваньку». Но
торжествовать было рано. В том, что его «хвостик» оказался филером, уже никаких
сомнений нет, но вот был ли преследователь так бездарен и глуп, как хотел
казаться?
Бестужев прекрасно знал эти фокусы. Подобные недотепы,
которых мог без труда расшифровать и гимназист, на жаргоне охранного отделения
именовались «брандерами» или «михрютками». Вообще-то, они и в самом деле были
законченными растяпами – на такую слежку не стоило посылать опытного филера,
чтобы его не испортить, – но предназначалась им строго определенная цель:
демонстративная слежка с помощью подобного «брандера» как раз для того и
устраивалась, чтобы дать понять подозреваемому боевику: он раскрыт, о его
деятельности известно, и лучше бы ему, пока не поздно, смыться от греха
подальше, оставив лелеемые замыслы.
Чаще всего так и происходило: преследуемый начинал
нервничать, ложился на дно, а то и бежал из России. Герасимов в использовании
«брандеров» приобрел огромную сноровку… Благодаря чему не раз удавалось
предотвращать террористические акты и «эксы».
Но с какой радости «михрютку» вдруг послали за Бестужевым?
Объяснений просто-таки не находилось. Те, что следили за ним прежде,
действовали не в пример квалифицированнее, и внезапное появление растяпы,
признаться по чести, полностью сбило с толку. Служить прикрытием для более
опытных коллег «брандер» не мог – их попросту не было на хвосте…
…Мигуля вышел ему навстречу в расстегнутом кителе, с
засученными к локтям рукавами, раскрасневшейся физиономией. Прежде чем
захлопнулась дверь, из которой он появился, Бестужев успел заметить
съежившегося на стуле человечка, судя по одежде – из простых, и бдительно
возвышавшегося за его спиной Зыгало. Бестужев уже знал, что пристав Мигуля
широко известен как среди уголовного элемента, так и в полиции под кличкой
Ермоша Скуловорот – для чего были все основания…
– Здравствуйте, Ермолай Лукич, – сказал он
вежливо.
– Наше почтение, господин ротмистр, – отозвался
Мигуля с некоторой дозой независимости, отдуваясь. – Что вы так смотрите? Либерально?
Я понимаю, у вас в Корпусе клиентов чайком с бутербродами потчуют, папироску
предлагают, а уж про то, чтобы в рожу залезть – ни-ни и думать… У нас, чтоб вы
знали, немножко иначе обстоит. Традиция-с. Ежели такому вот субчику, – он
небрежно кивнул в сторону наглухо захлопнутой двери, – пару раз не залезть
в личность, толкового разговора и не получится. Ежели полицейский по мордасам
не щелкает, к нему наши клиенты с ба-альшим подозрением относятся, подозревая в
нешуточном коварстве и затаенных подвохах. А дерзнешь пару раз по его уголовной
личности, смотришь – и разговор наладился вполне даже дельный…
– Господи, Ермолай Лукич… – усмехнулся
Бестужев. – То, о чем вы сейчас сказали, я уже слышал от чинов столичной
сыскной полиции и отношусь к сему философски. В каждой конторе свои правила… Вы
лучше скажите, можем мы с вами доверительно побеседовать?
– Что, большая нужда?
– Крайняя.
– Фу ты, а он у меня как раз петь начал… – Мигуля
с сожалением оглянулся на покинутую комнату. – Ладно, авось не спадет с
настроя. Вот сюда попрошу.
Он распахнул перед Бестужевым обшарпанную дверь, и они вошли
в небольшую комнатку. Из угла к ним бросился черный бесхвостый щенок, завилял
задом, радуясь людям.
– Ишь, стервец! – почти умиленно сказал
Мигуля. – Заскучал тут один… Породистый…
– Позвольте, – присмотрелся Бестужев. – Это
же ротвейлер!
– Ага, – кивнул Мигуля, садясь за стол и ловко
подхватывая щенка на колени. – Куплен на свои деньги, из Петербурга
привезен. Немцы их в качестве полицейских собачек давно пользуют, вот я и решил
следовать за ихней цивилизацией. Мазурика нашего и пистолетом не особенно
запугаешь, а вот к обученным полицейским песикам он пока что не привык, и
польза, я чую, будет… Подрастет, поглядим. Садитесь, ваше благородие. Что вас
привело к нам, убогим?
– Полно прибедняться, Ермолай Лукич, – усмехнулся
Бестужев в открытую. – Ну какой же вы убогий? О вас отзываются, как о
лучшем в Шантарске частном приставе, я навел справки…
– А… – махнул Мигуля устрашающей лапищей. –
Болтают всякое…
– Ермолай Лукич, – проникновенно сказал
Бестужев. – Объясните вы мне, пожалуйста, чего ради охотитесь за Ванькой
Тутушкиным?
Очень похоже, он застал пристава врасплох этим немудрящим
вопросом. Мигуля ерзнул взглядом, преувеличенно заботливо принялся трепать щенка
за черные ушки. Наконец поднял хитрые мужицкие глаза:
