– Я и не считаю, – махнул рукой Иванихин. –
Не в том дело. Просто, как бы вам объяснить, вернее, сформулировать… Я не
берусь кого бы то ни было подозревать. Не мое это дело. Не учен. Что вы, я
никоим образом не испытываю к вашей службе модного ныне презрения, так что вы
напрасно кривитесь… Просто каждый должен заниматься своим делом. Коли уж вас
специально обучили и поставили на эту обязанность, вы и должны… подозревать.
Квалифицированно.
– Но есть же у вас личные соображения?
– Нет, – решительно сказал Иванихин. –
Опять-таки по причине моей полной неопытности в ваших сыскных тонкостях. Тут
легко напороть горячку. Разумно будет заключить, что под подозрение попадают в
первую очередь Енгалычев с Мельниковым, как люди, прекрасно осведомленные о
времени выхода караванов… но кроме логики есть еще естественное человеческое
разумение, инстинкт, если хотите. Основанный не на пустом месте, а на знании
людей, с которыми давно знаком. Енгалычев – не тот человек, что способен
связаться с чем-то противозаконным, особенно с таким. Он, конечно, любит
витийствовать, крыть наши порядки – ну да кто их нынче не кроет? Для пособника
налетчиков он боязлив, бывают такие люди, знаете ли. Никогда не пойдут на
преступление по причине слишком глубоко засевшего врожденного страха. А
Мельников – барин. Из породы холеных барчат, каких от преступлений отвращает
опять-таки не благородство души, а спесь. Невместно преуспевающему, довольному
жизнью и судьбой барину водиться с уголовным элементом. Неужели вам не знакомы
подобные психологические типы?
– Знакомы, как же, – медленно сказал
Бестужев. – Я прекрасно понимаю, о чем вы, нарисованные вами образы не
столь уж редки… Но ведь, помимо двух этих господ, есть еще так называемый
второй круг – люди, которые непосредственно не соприкасаются с вашими секретами,
но способные вычислить точные даты?
– Три раза подряд? – хмыкнул Иванихин. –
Позвольте усомниться. Раз – куда ни шло. Два – можем допустить. Но чтобы трижды?
Извините, это уже попахивает разветвленной и всепроникающей тайной
организацией, какие любят описывать французы в детективных романах, а уж в то,
что на моих приисках действует этакая Черная рука или Красная маска, я не
поверю ни за что и никогда. По весьма простой, рационалистической причине: рано
или поздно на ниточки, что к этой воображаемой организации непременно должны
были тянуться, вышли бы либо вы, либо полиция, либо мой, простите, личный сыск.
Нет, нереально…
– Но что же тогда? – спросил Бестужев. – Люди
информированные вне подозрений, в тех, кто способен вычислить даты, вы не
верите, никакой организации нет… а караваны трижды грабили?
– Вы на что намекаете?
– Да ни на что, господи, – сказал Бестужев. –
Хочу лишь честно признаться, что стою перед глухой стеной…
– Что же вы никак не поймете, что и я пред ней
стою?! – в сердцах воскликнул Иванихин. – Делайте что-нибудь, дорогой
мой! Вы – сыщик, обязаны знать, что в таких ситуациях делают… берите кого
хотите, на дыбу вздергивайте, благословляю!
– Вы серьезно насчет дыбы?
– А? Нет, конечно, фигурально выражаясь… – И он
вдруг с азартным интересом уставился на Бестужева. – А что, помогло бы?
– Вряд ли, – сказал Бестужев. – Дыба нам
никак не поможет отыскать виновника, а если он отыщется, его и без дыбы можно
разговорить. Скажите, вы не встречались в Шантарске со Струмилиным?
– Встречался, как же. Наносил мне визит, мне он
показался дельным человеком, но, вот беда, в добыче золота и прочих наших
тонкостях ничегошеньки не понимал. Пришлось читать ему длинную лекцию,
Мельников даже по его просьбе составлял нечто вроде памятной записки по азам
золотодобычи, или, откровенно говоря, скорее уж что-то вроде букваря… но потом
с ним произошла известная неприятность…
– Послушайте! – Бестужев ощутил нечто вроде
озарения. Торопливо выхватил из внутреннего кармана инженерного сюртука
бумажник, вынул свернутый лист. – Это, случайно, не та записка?
– Покажите-ка… – Иванихин бросил беглый
взгляд. – Ну да, она самая. Один листок, первый. Мельников составил ему
записку листах на десяти, и это лишь первый…
Вот теперь Бестужев запутался совершенно. Какой смысл было
прятать этот безобидный листок в бачке клозетной чашки? Теперь совершенно ясно,
что записка не содержала никакого шифра… где, кстати, остальные листы? Нужно
будет узнать по возвращении в Шантарск…
– И главное, я вот-вот должен отправлять очередной
караван, – сказал Иванихин. – Поднакопилось крупки… Что прикажете
делать? Разве что эскортировать его всеми наличными силами – собрать всех
казаков и стражников, молодцов Гнездакова присовокупить… А если опять нарвутся
на очередной поганый сюрприз? Наши неизвестные на них мастера…
В дверь без стука, по-свойски вошел сухопарый человек с
длинным лицом, бритый, как актер или официант. Вынув изо рта незажженную прямую
трубку, проговорил, нетерпеливо косясь на Бестужева:
– Господин Иванихин, чертежи машин в готовности…
– Подождите пару минут, – повелительно махнул
ладонью Иванихин. – Вот вам еще один подозреваемый, – усмехнулся он,
когда неизвестный вышел, пожимая плечами. – Мой инженер, американский
мистер Крукс. Мотивы? Он, изволите видеть, американец, а в Североамериканских
Соединенных Штатах здорово навострились грабить золотые прииски.
– Ну, вы же сами этому не верите, – хмыкнул
Бестужев. – У них там совершенно иные методы и ухватки, не имеющие ничего
общего с теми, что были использованы против вас… Я специально справлялся.
Под окном резво протопотали кони, остановились у крыльца.
– Явилась, амазонка, – непонятно сказал
Иванихин. – Так о чем бишь мы?
– У меня есть план действий, – твердо сказал
Бестужев. – Есть ловушки, которые могут сработать. Когда вы будете
совершенно свободны от дел, мы поговорим обстоятельно…
– Бога ради, – нетерпеливо сказал Иванихин. –
А сейчас у меня пойдут совещания чередой – нужно ставить новые котлы, на
одном из приисков обрушение, на другом – бунтишко, забот полон рот…
Дверь распахнулась настежь – так вроде бы и не полагалось
врываться к золотому королю…
Бестужев повернул голову – и охнул про себя от удивления. В
кабинет довольно бесцеремонно ворвалась та самая кареглазая и золотоволосая
незнакомка, что чуть не стоптала его в Шантарске бешеным рысаком. Она самая,
никаких сомнений, разве что волосы были забраны в простой крестьянский калачик
из кос, с длинными выбившимися прядками, а вместо модного платья на ней был
здешний длинный кожаный кафтан, называвшийся, кажется, шабур. Помахивая
нагайкой, она подошла к столу, дернула подбородком:
– Дел, разумеется, невпроворот?
Бестужев только сейчас сообразил, что сидит, и торопливо
встал, едва не щелкнув каблуками по старой офицерской привычке, но вовремя
опомнился. Чуть смущенно отвел глаза – только сейчас заметил, что на ней не
юбка, а просторные мужские шаровары, заправленные в сапоги. В подобных
эмансипированных нарядах в Петербурге иные смелые дамы уже отправлялись на
велосипедные прогулки, Бестужев видел их не раз. Но все равно, мужские штаны,
пусть даже просторные, скрывавшие очертания ног, на женщине были столь
непривычной новинкой, что Бестужев не мог избавиться от неловкости.
